Устремляясь с площади, дорога к Храму петляет по кривой и узкой турецкой улочке, круто уходящей вниз скользкими уступами. Переломать на такой "полосе препятствий" ноги – пара пустяков. Я – не рискую. И это – самое постыдное искушение.
Наиболее цивилизованными из всех "ветвей конфессии" оказались эфиопы: негры в белых одеждах. Отмежевавшись от толпы во время штурма и выждав, пока схлынет агрессия, африканцы двинулись организованным братством, трогательно взявшись за руки, с молитвенными песнопениями. И прошли в Храм! Во всяком случае у следующего полицейского редута часом спустя я их не видел. Впрочем, наверняка – по пропускам…
Часом погодя по крутой узкой улочке с отполированной поверхностью в разреженном столпотворении семеним и мы – убоявшиеся быть покалеченными передовым отрядом христианских активистов и наконец пропущенные заградительным отрядом иудеев. Под ногами – потерянная "штурмовиками" обувь.
Поворот влево, через арку с массивными железными воротами – в Христианский квартал, набитый арабскими лавками. Здесь больше воздуха, правда, если выглянет солнце – будет настоящая баня. Лишь бы она не стала кровавой. Очередной полицейский кордон. Крепкие бойцы: вооружённые и натасканные в бесконечной войне с арабами, противостоят неорганизованному и к тому же вынужденному натиску штатского интернационала. Окольные проходы к Храму заблокированы солдатами.
Впереди, в сотне метров – другой отсек, набитый человеческой массой. Именно – отсек: толпу рассекают на фрагменты.
В нашем, последнем, человек 400. С каждой минутой поголовье увеличивается. На площади Давида, как видно, сняли осаду. Вечером по израильскому телеканалу RTVI сообщат, что численность пришедших засвидетельствовать Чудо составила 17 000 человек. Интересно, это по пропускам – или нас тоже посчитали?
Сзади подпирают. Повышается градус давки. Отжимая толпу, полицейские, в основном цветные, вещают что-то в мегафоны. Медбратья уводят под руки хромающую женщину.
Утюжа края толпы, вёрткие и ушлые арабы не упускают возможности для наживы. "Бубьлык-бубьлык… Свещи-свещи... Лямбадкя..." Раскладные стульчики при стартовой цене 50 долларов "уходят" по 25. Некоторые приноравливаются спать на них сидя. Иные спят стоя – подпираемые со всех сторон.
Поддавшись очередному искушению и вывинтившись из спрессованной человеческой плоти – купить арабский калач, едва не спотыкаюсь о знакомую. На Рождество прошлого года мы были в одной группе – здесь же, в Израиле. Она сидит прямо на каменном тротуаре, вытянув уставшие ноги. В глазах – апатия. Рассказывает, что год назад также была тут на Пасху и не смогла попасть в Храм. А вчера они заняли место с вечера. Полиция прогнала всех – вначале из Храма, а потом – вообще из Старого города. Впереди шли девушки-полицейские, кричали "гоу!-гоу!" Потом пошли бойцы в чёрных масках, с дубинками и в перчатках с кастетами. Было очень страшно. Гоняли несчастных всю ночь. И только утром они прибились к "своим". Пытаюсь утешить: полицейских винить не стоит, они выполняли приказ. Она кивает, но как-то вяло. Без явного согласия. Рядом с нею сидят такие же русские "матушки". В чёрных одеждах. Усталые. Милые. Добрые. Жалко их…
Для паломников схождение Огня – Чудо Божие, для полицейских – операция "Чудо". (Из газет позднее узнаю, что подразделение "Давид", несущее службу в этом квартале Старого города, составляющее в обычные дни 500 бойцов, в Великую субботу было усилено на две тысячи).
Толкаются. Особенно почему-то поляки. Перенял польское: "Нэ пхайтэся!" Применяю. Не помогает.
Поляк, услышав русскую речь, с усмешкой говорит:
– Русских триста миллионов, если всех пропустить – места не хватит...
Произносено на польском, но понятно без перевода.
Окурки и пустые бутылки бросают прямо под ноги. К табачному перегару подмешивается едкость выхлопных газов: за оградой бесперебойно работают двигатели машин полицейского обеспечения. Постоянно хочется уйти. Впечатление, что находишься в толпе праздных зевак, пришедших из любопытства. Хотя это, конечно, не так: каждый человек – особый мир. Даже если он беспрерывно курит.
Когда мне под ноги полячка бросает окурок – я терплю. Но когда она же минутой спустя пинает к моим ногам бустую бутылку, я не выдерживаю – и футболю бутылку обратно. Но полячке пофиг. И тут я понимаю, что это – очередное искушение. Кто-то очень хочет, чтобы я ушёл. Или затеял склоку. Значит, я останусь. И буду молчать.
Курят – многие. В том числе и некоторые священники – в бородах и рясах. Никогда не думал, что увижу подобное возле главной христианской святыни в главный христианский праздник. Паломники всех стран, не курите! (Позднее меня просветят, что греческие священники имеют благословение от патриарха курить табак. Странное, однако, благословение.)
Священников тоже не пускают. Даже с пропусками. Как видно, в этой зоне или в это время действуют уже не все пропуска.
Ан нет. Мужчина, пробившийся к заграждению с ламинированным прямоугольничком, поднятым над головами, о чём-то говорит с полицейскими. "Поланд – гоу!", – команда в мегафон. Поляки дружной ватагой преодолевают заслон. На груди у них бейджи…
10 утра. До Огня – 4 часа. Полициейские закрывают железные ворота, ведущие с мусульманской улочки в Христианский квартал. Выйти отсюда можно, войти – уже нет. Мы – среди счастливчиков.
11 часов. Усиленный "иерусалимским синдромом", религиозный экстаз толпы нарастает. Слышна ругань по-русски. Между собой ссорятся наши.
Полицейские – долдонят в мегафоны.
Проходят греки…
Услышав, что солдаты, перекрывшие обходной путь к Храму, общаются по-русски, протискиваюсь к ним. Негромко спрашиваю:
– Пройти можно?
Голубоглазый блондин – и как его занесло в израильскую армию? – оценив моё ориентирование на местности, отрицательно вертит головой.
Через час: можно пройти? Нельзя.
Откуда ни возьмись, как и положено циркачу, материализуется Юрий Куклачев с раскладным стульчиком в руках. Неторопливо направляется к выходу из Христианского квартала. Полицейские открывают ему решётчатые ворота. С улицы, вопя, пытаются прорваться запоздавшие коллекционеры чудес, но безуспешно: ворота скрипуче закрываются.
А удостоенные полицейского благоволения счастливчики толкаются-курят. И ждут. Идёт восьмой час ожидания.
Пробую подвергнуть ревизии свои ощущения. Где они, сформировавшиеся перед поездкой и затаившиеся в дальних лабиринтах души эсхатологический ужас, метаисторический пафос, смутный восторг от близости чуда Божьего? Увы – разрушены. Здесь и сейчас. Искушениями. Обстановкой. Собратьями по вере. Еврейскими сатрапами. Дьявол попрал мои эмоции даже не изощрённо, а нарочито прямолинейно. Грубо и нагло. Что ж, поэтому я и недостоин прикосновения к Чуду. По вере вашей дано вам будет. И по слабоверию место моё здесь, а не в Храме.
Третья (Бог любит троицу!) апелляция к совести русского солдата израильской армии приносит неожиданный и, несомненно, чудесный результат. Вместо ответа солдат отступает в сторону, давая нам – двоим – возможность прошмыгнуть мимо. По непривычно безлюдным улочкам, обычно в такое время оживлённым арабской торговлей, бежим к Храму.
– Гробь – тюдя! – подсказывает направление сочувствующий араб, вышедший из лавки, где, наверное, и ночевал.
Мы – у самого входа во двор Храма Гроба Господня. Проход через арку заблокирован полицейскими и солдатами. Мы – первые в очереди! Перед нами – последнее препятствие, последний железный забор, последний загради- тельный отряд Армии Обороны Израиля. Сквозь просвет арки виден фрагмент густо замешанной толпы. Слышен её сдержанный рокот. Чувствуется её мощь, сила коллективного духа.
Мы упрашиваем пропустить нас. Ну пожалуйста!
Полицейские уклончиво предлагают подождать.
Сзади набегают: где-то разблокировали очередной заслон. Нас прижимают к загородке. Полицейские жестами показывают: отойдите! "Гоу бэк! Гоу!! Гоу бэк!!!" Ну уж нет! Ни шагу назад! Не сдадим ни пяди святой земли!
В прямом и переносном смысле слева проталкиваются – и входят во двор Храма, сквозь полицейский кордон, судя по внешности – иудеи. С пропусками или в сопровождении офицеров полиции.
Евреи – без очереди!
"Гоу бэк!!! Гоу бэк!!!" (слышится "гои! гои!): полиция отжимает наше оформившееся столпотворение к арабской лавке, расчищая проход. Мы упираемся, но под натиском железной ограды, дубинок и криков приходится отступать. А что мы можем?