Читать интересную книгу Выше полярного круга (сборник) - Валентин Гринер

Это представление укоренилось в нем с детства, с послевоенного, голодного, оборванного детства, с мечты о целой буханке хлеба, которую можно съесть сразу, в один присест. Это была недосягаемая мечта маленького Володьки Сидельникова, сына вятских колхозников, получавших за свой тяжелый труд на земле одни только символические палочки в трудоденной ведомости. «Горе в опорках ходит» — любила говаривать его мать, и, побывав в городе, с восторженной завистью рассказывала, какие там благополучные бабы: «Ходят в дорогих польтах, с чернобурками, с накрашенными губами». А Володькина мать, сколько он ее помнил, ходила в стоптанных армейских ботинках, старенькой юбчонке и ватнике, насквозь пропахшем коровьим молоком, прелым сеном и навозом. Так и ушла она, молодая еще, из жизни, не испытав на своих плечах прелести дорогого пальто с чернобуркой. Теперь, будь она жива, как Володька разодел бы ее! Во все лучшее, что можно достать в магазинах! Он тяжело и больно жалел о том, что не в силах этого сделать. И чем больший достаток входил в его дом, тем чаще и надсаднее ныло сердце, когда он думал о матери. Хоть бы одним глазком глянула, порадовалась цветному телевизору (она и черно-белого-то никогда не видала), просторному холодильнику, мотоциклу с коляской, полному шкафу всякого добра, коврам и прочим достаткам семьи рядового лесоруба и медицинской сестры.

Обо всем этом часто думал Володя Сидельников, вспоминая прожитые годы, свою вятскую деревеньку и тоскливую, сирую в ней жизнь после войны. Взрослея, он понимал, конечно, что никакие блага не могут застраховать человека от случайных бед. Но давно и прочно укоренившееся в нем деревенское представление о человеческом горе, которое «ходит в опорках», нет-нет и выказывало себя…

Зал вагона-ресторана был почти пуст, что очень Володю удивило и обрадовало — обычно, когда едешь в отпуск, не пробиться сюда. В январе, оказывается, совсем другое дело — не сезон…

Он жестом подозвал официанта.

— Водкой не торгуем, — отчеканил парень. — Не положено.

И может именно поэтому ему вдруг захотелось водки, как, может, никогда в жизни не хотелось.

— Принеси бутылку. Сделай, приятель, — жалобно попросил Володя и сам удивился, откуда взялся у него такой тон. — Вот уж чего никогда не приходилось лесорубу Сидельникову, так это унижаться. Однако вырвалось, и, самое удивительное — подействовало.

— Выясню у директора, — пообещал официант, удаляясь.

— Белой нет, — тихо сообщил официант через минуту, наклоняясь к Сидельникову. — Нашли бутылку коньяка. Но дорогой… У нас большая наценка.

— Какой разговор?! — Володя хлопнул себя по боковым карманам. — Тащи!

Официант поставил на стол бутылку, накрытую салфеткой, заботливо сдвинул оконную занавеску и удалился.

…Вскоре он принес счет и сказал, что ресторан закрывается.

— Как закрывается? — Володя удивился. — Еще только без пятнадцати девять…

— В девять закрывается. Мы ведь тоже люди. С пяти утра на ногах, — пожаловался парень заученно.

— Время как пролетело…

Володя полез в карман за деньгами.

Вдруг он вспомнил свою таинственную соседку, попросил:

— Можно бутылку вина? — тихо спросил Володя.

— На вынос не торгуем. — Парень вновь был строг и недоступен. — И вообще: вам на сегодня достаточно.

— Ну что ты, друг! — засмеялся Володя. — Мне ведра мало, а тут — бутылка!

— Ничего не знаю. Просите у директора. Володя хотел было попросить еще, но вдруг не стал. Вот не стал, и все. Володя пошел к директору. Тот, не отрываясь от дела, выслушал, молча поднялся и снял с витрины бутылку хорошего марочного вина.

— И пять шоколадок.

Директор отсчитал пять шоколадок.

— Вот это деловой разговор. — Володе был симпатичен директор. — А то базарят по мелочам: положено, не положено. Все положено, что положено. Верно я говорю?

— Верно, как в церкви, — снисходительно улыбнулся директор. — Приходи утром поправлять здоровье.

— Я здоров, — слегка обиделся Володя. — А утром буду далеко. Мне через два часа — на выход с вещами.

— Успеха. — И задвигал костяшками счет.

— Наобедался? — спросила проводница, когда он возник на пороге ее служебки. Задубевшие, в ссадинах и порезах, пальцы ее по-прежнему перебирали спицы: она довязывала носок.

— Ну и даешь ты, мать! — удивился Володя такой производительности. Он выставил на стол бутылку, положил шоколадки. — Угощайся. Как хоть тебя звать-величать?

— Татьяной Архиповной, — ответила проводница, бросив мимолетный взгляд на угощенья. — А тебя как?

— Владимиром.

— Забирай-ка, Володенька, свои харчи, — велела Татьяна Архиповна, чуть помедлив. Голос ее был тихим, но властным. — Я ведь тебе сказала, что Никифорова взяток не берет.

— Я ж от души, — смутился Володя.

— От души — да не греши. Убирай! Бригадир зайдет… Да еще с ревизором…

— Не приходил еще? Мне ведь доплатить надо.

— Задерживается, — сказала Никифорова с иронией. — Может, наподобие тебя обедает с ревизором. — Она перекусила зубами нитку, собрала в горсть спицы, расправила готовый носок так и этак, сунула его под подушку. Снова бросила взгляд на угощенья, уже совсем строго велела: — Убирай! Пойди-ка лучше угости свою соседку. Может, ослабнет у нее тоска от дорогого вина. Поди, марочное… А вот один «Золотой якорь», пожалуй, конфискую. Внучке на гостинец. — Она взяла плитку шоколада и положила ее в выдвижной ящичек столика. Остальное собрала в кучу и сунула Володе на колени. — Сходи, угости девку. Только не приставай.

— Что ж я, пьяный, чтоб приставать?

— Пьяный не пьяный, а заметно выпивши. За столько-то часов нагрузился все-таки.

— Ладно. Чего там с девкой? Давай, говори, я ее быстро развеселю.

— Вот-вот, быстро. От быстроты вашей все и идет, подумать вам некогда. Она тоже — быстро… Недельку походила с парнем — замуж выскочила. И что?!

— Ну? — спросил Володя.

— Курит всю ночь да в пустое окошко глядит.

— Бывает, мать. Сильно грамотная, ага?

— Консерваторию кончила. На рояле играет. Отец какой-то большой начальник в Москве, мать — профессор по медицине. Девчонка кончила учебу, родители ей тут же путевочку в зубы: покатайся, мол, на пароходике по Черному морю. Четыре сотни одна путевка стоит. Люкс какой-то. Ну вот. Оказался там один молодой-неженатый из города Полярска. С б-о-о-льшой валютой. Тоже один у папы с мамой. Познакомились на палубе, посидели в ресторанчике. В общем, домой уже мужем и женой возвращались. Свадьбу в Москве богатую сыграли. Правда, его родители не приехали, больными сказались…

— Брехня это, — возразил Сидельников. — Надо подать заявление и три месяца ждать, пока распишут.

— Эх, тайга! — проводница покрутила пальцем у виска. — Давай мне вазу хрустальную, колечко золотое или еще что-нибудь— завтра же и распишу тебя без трех месяцев.

— Я давно окольцован, — улыбнулся Володя. — Между прочим, трех месяцев не ждал. В тайге это скоро делается. Пошли в поселковый Совет — и готово дело… Ну-ну… значит, сыграли свадьбу, а дальше что?

— Привез ее молодой муженек в Полярск… — В коридоре послышались голоса. Проводница выглянула посмотреть, что там происходит. Ничего такого не обнаружила, продолжала рассказывать, таинственно понизив голос: — Привез к родителям в Полярск. Но, как бывает, знаешь — не заладилось у них что-то. Не приглянулась. Тут бы шумнуть ему, сказать: жена, мол, и все, мне жить, не вам. Нет, пошел у стариков на веревочке. Три дня назад говорит ей: давай, мол, уедем от этих дремучих предков. Мотнем к твоим, в столицу нашей Родины. Я горняк, работу найду в «Метрострое». Она, понятно, с радостью. Взяли билеты. Сели в вагон. Перед отходом поезда он вышел в тамбур покурить. И вот… — Никифорова достала клеенчатую папку, показала Володе билет. — Понял?! Сиганул, гаденыш, на ходу. Я даже перепугалась, чуть не выронила фонарь. Площадка поднята, я стою на краешке, провожаю станцию, а он у меня из-под руки и выпорхнул. Надо же! Мне-то еще ничего не ясно. Вхожу в вагон, жалуюсь пассажирам, что вот такие провожающие: напьются, прыгают на ходу, потом за них отвечай. Скользота, долго ли под колесами оказаться? Потом гляжу, барышня эта из четвертого купе что-то мечется, говорит, наверно, муж отстал от поезда. А я ей и ляпнула: не отстал он, дезертировал от тебя, милая… Тут она все и поняла. Всю ночь простояла у окна, курила. Я к ней ласково, по-матерински. Она и открылась. Все рассказала от души… Вот такие дела, дружок, — вздохнула Никифорова.

— Может, пошутил? — Володе не верилось, что можно так подло убежать от женщины, с которой только начал жизнь. — Никуда не денется, вернется.

— Жди, вернется! За такие штуки надо… Знаешь…

Володя кивнул. Помолчали.

— У нас, в Кусинске, ему бы это не прошло, — сказал он. — У нас бабы друг за дружку — будь здоров! Женсовет соберут, мужика вызовут, а то силой притащат, и раскряжуют от комля до вершины… — Он хотел рассказать про снабженца Вальку Осинина, но дверь из тамбура распахнулась, и грузный пожилой человек в железнодорожной форме заглянул в служебное купе, весело спросил: