Читать интересную книгу Выше полярного круга (сборник) - Валентин Гринер

— Апельсины… — пренебрежительно протянул Андрей. — Чего с пассажиром будем делать? Скорый на подходе.

— А что с ним делать? — Она равнодушно посмотрела на Володю. — Предварительного заказа у меня нет. Запроса я не делала.

— Выпиши ему безымянку, — сказал дежурный. — У человека важное дело в городе.

— Деловые все до чего! А я нарушать не собираюсь…

— Выпиши безымянку, — повелительно перебил Андрей.

— Давай письменное распоряжение, — улыбнулась кассирша. — Толкаешь меня, начальник, на незаконные действия и нарушение Устава.

— Устав от суетных забот, я ухожу в другое царство… Варвара! Быстро выпиши билет. Осталось три минуты. — В голосе Андрея прозвучала по-настоящему начальственная нота. Варвара, должно быть, наняла, что дальше выступать не стоит и вразвалочку пошла к выходу. Володя двинулся следом, услужливо поддерживая ее за локоть, чтоб не поскользнулась, не упала, не повредила руку, которой надо выписывать билет.

Он хотел войти в кассу, но она отослала его к окошку.

— Не положено! У меня материальные ценности и документы, а у тебя, может, в кармане наган…

В другой раз Володя подхватил бы шутку, но сейчас не до-того было — вот-вот подойдет поезд. Он быстро обежал вкруговую, через зал ожидания. Там по-прежнему никого не было, и касса была наглухо закрыта, но он услыхал, как стукнул штемпельный аппарат, потом загремел засов, и из бойницы кассы на затертую полочку выскользнул билет до Северограда. Это был «безымянный» билет, без номера вагона и места.

— Чего тебе привезти из города? — благодарно спросил Володя у кассирши, пытаясь заглянуть в окошко кассы.

— Смотри, Шурка тебе привезет. У него плечи в два раза ширше твоих. — Она засмеялась там, внутри, потом посоветовала добродушно: — Беги. Поезд на подходе. — И с грохотом захлопнула окошко.

— Ладно. Свои люди — сочтемся, — крикнул Володя и поспешил на перрон.

Подошел голубой экспресс «Северное Сияние», но ни в одном вагоне не открылась дверь. Володя метнулся вперед, будто мог удержать тепловоз, пока ему отопрут дверь и впустят. Андрей в красной фуражке стоял на перроне.

— Бригадир в седьмом! — крикнул он Сидельникову. — Сейчас мы его потревожим. — Он подошел к седьмому вагонку, неторопливо ступая по очищенным от снега шпалам. Дежурный не суетился, понимал: поезд не уйдет, пока он, хозяин маленькой станции, не даст разрешения машинисту. Сознавая это свое великое преимущество, Андрей настойчиво постучал жезлом в стенку штабного вагона. Изнутри скоро отозвалась и открыла дверь проводница. Это была пожилая женщина в форменке и меховой шапке с опущенными ушами.

— Бригадир на месте? — властно спросил дежурный.

— Ушел в хвост. С ревизором, — сообщила проводница простуженным голосом. — А чего мы стоим?

— Этого начальника надо посадить. Давай, начальник!

Володя мигом оказался в тамбуре.

— Спасибо, друг! — крикнул он дежурному и сцепил ладони над головой. — Всего тебе!

Андрей молча кивнул, поднял жезл. Мимо поплыла станция. По низенькому перрону шагала, заложив руки в карманы шинели, кассирша Варвара. Володя и ей помахал было, но она даже не взглянула на поезд, а окликнуть он не решился…

— Ну, мамаша, местечко найдется? — бодро спросил он, когда из тамбура прошла в свое купе проводница.

— Давай, папаша, свой билетик, — в тон ему ответила женщина. Она надела очки. — А ты какой начальник, когда билет у тебя не служебный.

— Начальник я липовый, — признался Володя. — Срочно ехать понадобилось… на слет передовиков лесной промышленности. — Он уже начинал привыкать к этой версии. — Вызвали по телефону, а билет загодя не заказали. У нас же промежуточная станция, сведений не дают. Ладно, дежурный старым другом оказался, посадил. Иначе бы опоздал я в президиум.

— Прямо уж, — махнула рукой проводница. — Без тебя там никак не обойдутся. Президент…

— Билет-то у тебя в общий вагон, а в нашем поезде общих не бывает. Придется, милый, доплачивать…

— Какой вопрос! — воскликнул Сидельников и, на секунду задумавшись, полез в «казенный» карман за деньгами. Еще дома, собираясь, свои деньги сунул он в правый карман, левый оставил для козюбинских, и теперь зорко следил, как бы не перепутать…

— Ты что?! — испугалась проводница. — Придет бригадир, тогда и доплатишь. У него квитанции на этот случай имеются. — И вдруг стала жаловаться: — Дался мне этот штабной вагон! Все на мою голову. Чуть что — Никифорова, все Никифорова. Если кто запил, не явился в рейс — меня зовут, нарочного присылают. На доску Почета повесили. Велика радость! Мне отдохнуть охота от колес, от вас, вечных пассажиров, от туалетной тряпки… Двадцать семь лет катаюсь…

Сидельников уважительно поддакнул и залился краской, вспомнив, что две минуты назад собирался сунуть в эти красные руки десятирублевую бумажку. Как же легко можно обидеть честного человека!

— Вот я и говорю, — продолжала проводница, — кто больше везет, на того и валют. Как приличный бригадир попадется — давай ему Никифорову. Понятное дело: в штабном хоть должен порядок быть. Сюда все начальство садится: и с отделений дороги, и ревизоры, и с удовольствием, и с большими звездами… Один ты у меня без звезды оказался… Куда же тебя пристроить?.. — Она немного подумала. — Раз ехать тебе не так далеко — посажу в четвертое купе. Постель нужна?

— К чему она мне? Шесть часов ехать. Вот пообедать бы — это да. Весь день не ел. Ночью приеду в город — опять все закрыто, до утра не перекусишь. Ресторан у вас работает?

— Работает, — недовольно сказала Никифорова. — Через один вагон. Мне от этого одно мучение. Всю грязь с утра до ночи через меня волокут. Подтирать за ними не успеваю. Котел вот-вот расплавится. Шурую, как морской кочегар. Все тепло за день вынесут. Двери — туда-сюда, туда-сюда. А то вовсе оставят открытыми. Разве уследишь за каждым алкоголиком? Он зенки залил — ему жарко. А ты топи и стой на дверях швейцаром. Умные проводники на сочинском направлении ездят. Я ж — всю жизнь по Северу. Только и бегаю с клизмой, отогреваю туалеты. Нет. Это точно!.. Последний год — и уйду на пенсию. Не нужна мне доска Почета… Пойдем…

Она отвела Сидельникова в четвертое купе, где только одно место было занято, остальные пустовали. На нижней полке справа кто-то спал, натянув на себя простыню, как саван. На хромированной перекладине висело цветастое платье, а на вешалке— модная дубленка заграничного производства, с костяными пуговицами и белоснежной подбивкой из — какого-то длинношерстого меха, вроде козьего. В купе тонко пахло дорогими духами. И Володя, еще не зная, кто там спит, вдруг пожалел, что ехать ему всего шесть часов. Пожалел не потому, что там чего-то, а просто так…

Он поставил на полку чемодан, повесил на крючок полушубок, глядя в дверное зеркало, собрал ворсинки с кримпленового пиджака, прошелся расческой по волосам, «отцентровал» галстук. В зеркало увидел, как над головой спящей женщины чуть-чуть приспустилась простыня и показались большие глаза, подведенные голубыми тенями. Ню пока он поворачивался, чтобы из приличия поздороваться с соседкой, глаза вновь исчезли под простыней. Володя тихонько отворил дверь, вышел, и так же тихонько притворил, даже замок не щелкнул.

— Я пошел, — доложил он проводнице, задержавшись у служебного купе.

— Соседка спит? — как-то загадочно спросила Никифорова. Используя свободные минуты, она вязала носок. Спицы так и мелькали в ее огрубелых руках.

— Придуривается, — улыбнулся Володя.

— Тебе б ее придурь — волком бы завыл. — Проводница тяжело, по-бабьи, вздохнула. — Все вы, мужики, сволочи. Больше, меньше, а все равно сволочи.

— Может, хоть через одного? — добродушно поинтересовался Володя.

— Это надо у твоей жены спросить. И то полной правды не узнаешь. Мы ведь дуры: терпим, скрываем, сор из избы не несем…

— А что с ней? — Володя кивнул в сторону четвертого купе. — Беда, что ли, какая?

— Вторые сутки девка лежит. Даже чаю не пьет. Я уж стараюсь никого не подселять к ней. Тебя пустила, поскольку ехать недолго. А ночью подхожу, прислушиваюсь: живая ли, не сделала чего над собой?

— Обокрали, ага?

— Обокрали. — Проводница отложила в сторону вязание, внимательно глянула на нового пассажира, видимо, раздумывая, стоит ли рассказывать ему о чужом горе. Решила воздержаться. Снова взялась за спицы, с материнской строгостью сказала: — Иди обедай. И не вздумай к ней приставать. Высажу!

— Еще чего!

— Все вы порядочные, насмотрелась. Ладно, иди.

— С тобой, мать, не соскучишься.

Володя двинулся дальше, и пока шел, размышлял об этой своей соседке. Дубленка, шикарные духи… Странно, что у такой женщины могут быть какие-то неприятности. Вообще, он считал неестественным, когда у состоятельных людей случалось горе.