Читать интересную книгу Роза и тис - Мэри Уэстмакотт

– А чем живет местное общество?

Тереза заявила, что здесь, по ее наблюдениям, в основном занимаются политикой и садоводством. Распространены также различные дамские кружки. С энтузиазмом проводятся кампании, например по встрече воинов-победителей.

– Но главным образом здесь интересуются политикой, – сказала она. – В конце концов, до выборов осталось всего ничего.

– Тереза, ты когда-нибудь интересовалась политикой?

– Нет, Хью. Я никогда не считала это для себя необходимым и ограничивалась тем, что голосовала за того из кандидатов, который казался мне меньшим злом.

– Политика, достойная восхищения, – пробормотал я.

– Но теперь, – продолжала Тереза, – я сделаю все от меня зависящее, чтобы принять активное участие в политической жизни. Разумеется, голосовать я буду за консерваторов. Владелица «Полнорт-Хаус» просто не может придерживаться иных политических взглядов. Моя покойная бабушка, мисс Эми Треджеллис, в гробу перевернется, если ее внучатая племянница, которой она завещала свои сокровища, проголосует за лейбористов.

– А вдруг ты придешь к выводу, что партия лейбористов лучше?

– Не приду, – заявила Тереза. – По-моему, между этими двумя партиями нет никакой разницы.

– Вот образец подлинной беспристрастности, – сказал я.

…Леди Сент-Лу пришла к нам с визитом, когда мы прожили в «Полнорт-Хаус» две недели.

С ней пришли ее сестра, леди Трессильян, невестка, миссис Бигэм Чартерис, и внучка Изабелла.

Именно тогда, после их ухода, я, словно зачарованный, повторял:

– Они не могут быть настоящими! Не могут!

Да… Эти женщины были воплощением замка Сент-Лу. Словно все четверо явились со страниц волшебной сказки: три ведьмы и заколдованная принцесса.

Как я позже узнал, Аделаида Сент-Лу была вдовой седьмого барона. Муж ее погиб во время Англо-бурской войны. Двое сыновей пали смертью храбрых в Первой мировой. Они не оставили после себя потомков мужского пола, но у младшего была дочь, Изабелла. Ее мать рано умерла. Титул перешел кузену, который жил тогда в Новой Зеландии. Девятый лорд Сент-Лу был только рад сдать замок в аренду пожилой вдове. Там и воспитывалась Изабелла под зорким присмотром одной родной бабушки и двух двоюродных. Овдовевшая сестра леди Сент-Лу, леди Трессильян, и также овдовевшая ее невестка, миссис Бигэм Чартерис, поселились в замке. Поделив расходы, они сделали для Изабеллы возможной жизнь в Сент-Лу, который старые леди считали домом, принадлежащим ей по праву. Всем троим было за семьдесят, и все трое чем-то неуловимо напоминали ворон. У леди Сент-Лу было широкое костлявое лицо с орлиным носом и высоким лбом. Леди Трессильян была пухленькой, маленькие глазки на ее рыхлом, круглом лице мигали часто-часто. Миссис Бигэм Чартерис была тощей, толстокожей особой. Все трое точно сошли с полотна Эдвардианской эпохи – словно время для них раз навсегда остановилось. Они носили драгоценности – несомненно, подлинные. Броши в форме полумесяца, подковы или звезды были приколоты к их платьям в самых невероятных местах.

Таковы были три старые леди из замка Сент-Лу. С ними пришла Изабелла… Роль принцессы вполне подходила ей. Высокая, худощавая, с длинным, тонким лицом; высокий лоб, прямые, ниспадающие на плечи пепельные волосы. Меня поразило ее невероятное сходство с фигурами, изображенными на старинных витражах. Изабеллу нельзя было назвать в полном смысле слова хорошенькой или привлекательной, однако было в ней нечто, позволяющее ей казаться почти красавицей… Только красота этой девушки принадлежала давно минувшему времени, ибо с современными понятиями о красоте у нее не было ничего общего. Никакой живости, яркости красок, модной неправильности черт. Изабелла отличалась суровой, строгой красотой Средневековья. И то главное, что сразу бросалось в глаза при взгляде на эту девушку, я могу описать одним только словом: благородство.

После того как я сказал Терезе о том, что старые леди кажутся ненастоящими, я поймал себя на мысли: девушка тоже ненастоящая.

– Принцесса, которую держат взаперти в разрушенном замке? – предположила Тереза.

– Именно. Ей больше пристало ездить в карете, а не на древнем «Даймлере». Интересно, о чем она мечтает? – Неожиданно у меня разыгралось любопытство.

…Во время визита Изабелла говорила очень мало. Она сидела прямо, и на губах ее играла приятная, но несколько рассеянная улыбка. Она вежливо отвечала на все обращенные к ней реплики, однако ей не было особой нужды стремиться поддерживать разговор, которым всецело завладели ее престарелые родственницы. «Интересно, – думал я, – скучает она или ей, наоборот, интересно – как-никак, в жизни Сент-Лу происходит что-то новенькое? Тоскливая, должно быть, у нее жизнь!»

– Неужели ее во время войны ни разу не призывали на какие-либо общественные работы? – поинтересовался я. – Неужели она вот так и просидела здесь?

– Ей всего девятнадцать лет. После окончания школы она помогала в Красном Кресте возить раненых.

– Школы? – Я изумился. – Хочешь сказать, она училась в школе, в пансионе?

– Да. В Сент-Ниниане.

Я удивился еще больше. Сент-Ниниан – школа дорогая и современная. Разумеется, никакого совместного обучения и прочих причуд, однако это учебное заведение гордится тем, что придерживается современных взглядов. И в то же время Сент-Ниниан ни в коем случае не является эдаким модным учебным заведением для девиц.

– Ты удивлен? – спросила Тереза.

– Д-да… знаешь ли, я удивлен, – медленно проговорил я. – Глядя на такую девушку, можно представить, что она никогда в жизни не уезжала из дому, что ее воспитывали в средневековой обстановке, в месте, не имеющем ничего общего с двадцатым веком.

Тереза задумчиво кивнула.

– Да, – сказала она, – я понимаю, о чем ты.

Тут в разговор вмешался мой брат Роберт.

– Это доказывает, – заявил он, – как много значит домашнее окружение, а также наследственность.

Я не мог успокоиться:

– О чем все же она мечтает?..

– Может, она и не мечтает, – предположила Тереза.

Я рассмеялся, но про себя не переставал дивиться новой знакомой.

Именно в то время я страдал от почти патологической застенчивости, связанной с моим состоянием. До аварии я всегда был здоров и находился в отличной физической форме. Болезни, уродства в любом виде вызывали у меня неприязнь, даже если кто-то просто обращал мое внимание на подобные вещи. Да, на жалость я был способен, но к жалости всегда примешивалось отвращение.

И вот теперь я сам оказался объектом жалости и отвращения! Инвалид, калека, лежащий пластом на кушетке, с переломанными конечностями, поверх которых наброшен плед!

Болезненно сжимаясь, я наблюдал за реакцией людей на мое состояние. И, какова бы ни была их реакция, она неизменно повергала меня в дрожь. Добрый, сочувствующий взгляд вселял в меня ужас. Не менее жуткой была и очевидная тактичность, когда посетителям удавалось делать вид, будто мое состояние совершенно естественно и они не видят в нем ничего необычного. Если бы не железная воля Терезы, я бы заперся в четырех стенах и вообще ни с кем не виделся. Однако Терезе, если она что-то задумала, не так-то легко противостоять. Она решила, что отшельником я не стану. Ей удалось доказать мне, причем не прибегая к помощи слов, что запереться от всех и играть роль таинственного субъекта – не самый лучший выход. Я знал, что она делает, понимал причину ее действий и в конце концов согласился с ней. Я мрачно демонстрировал своей невестке, что смогу вынести все – неважно что! И я выносил! Терпел и сочувствие, и тактичность, и повышенную теплоту по отношению к себе, и разговоры, в которых сознательно избегали любых упоминаний о несчастных случаях, авариях, болезнях, и притворство, будто я ничем не отличаюсь от других…

Должен отметить: старых леди не привело в замешательство мое состояние. Леди Сент-Лу придерживалась тактичной линии поведения, делая вид, будто все в порядке. Леди Трессильян, казалось, всеми своими порами источала материнское сочувствие. Как и следовало ожидать, она сосредоточила мое внимание на новинках литературы, а также полюбопытствовала, не пробовал ли я писать критические обзоры. Миссис Бигэм Чартерис, грубоватая, на мой взгляд, дама, выказывала свою осведомленность лишь тем, что старалась сдерживаться, рассказывая о наиболее активных видах спорта (мне было жаль бедняжку: как для нее, должно быть, тяжело не упоминать охоту или гончих).

Удивляла меня лишь Изабелла. Она разглядывала меня так, словно запечатлевала в уме наряду с прочими обитателями комнаты и предметами мебели. «Мужчина, возраст – за тридцать, калека…» Всего лишь один из экспонатов странной выставки, не имеющей к ней никакого отношения.

Покончив со мной, она перевела взгляд на рояль, с него – на терракотовую статуэтку лошади, стоящую на столике. Казалось, лошадь слегка заинтересовала ее. Она спросила меня, что это такое. Я объяснил.