— Не смеши, — хмыкнул Алексей. — А то я не знаю, что ты пьёшь таблетки. Неужели, и правда считаешь меня таким тупым?
Нет, она не считала. И это было страшнее всего: что он всё знал.
Только ситуация всё больше походила на бред. Вере хотелось себя ущипнуть, но рука, покрывшись красными отпечатками пальцев мужа и так саднила.
— А если он меня искалечит?
— Плевать! Поправишься. Он же не осёл, так подставляться.
— А если…
— Хватит! — рванул он её за руку. И больше ничего сказать не успел.
— Мне кажется девушка против, — вырос перед Алексеем Марк, заставив остановиться.
— Это не девушка, да будет тебе известно. Это моя жена. Моя жена, Марк.
— И ты считаешь это даёт тебе право оставлять на её руках кровоподтёки? — голос Реверта звучал так, что будь Вера на месте мужа, сейчас бы с ним не спорила.
И ещё больше потому, что как бы ни был разъярён Марк, его помощник, бывшая правая рука отца, Мамай, выглядел ещё опаснее.
Марк смотрел на Веру вопросительно.
— Всё в порядке, — кивнула она как можно убедительнее. — Тебя это не касается. Отойди с дороги.
— Точно? — и не думал он двигаться, да и спросил с издёвкой.
— Да, Марк, — натянуто улыбнулась Вера. — Просто отойди.
С таким же успехом она могла сказать это стене.
— Ой! — неожиданный возглас заставил всех обернуться. — Боже, простите! Я такая неловкая!
Подруга Реверта, которую он представил, как Стелла, пыталась салфеткой стереть с белой рубашки Алексея пятно вишнёвого сока, умудряясь при этом поливать его из зажатого в руке стакана ещё больше.
— Мне так жаль!.. — распиналась она, привлекая всеобщее внимание и кудахча над опешившим Измайловым.
— Вера, — произнёс над ухом Марк, когда все отвлеклись на эту неожиданную сцену. Тихо и убедительно. — Что случилось?
— Он забрал ребёнка. И сказал, что я никогда его не увижу, если не поеду в гостиницу вон с тем мужиком, — выпалила она на одном дыхании. — Ванька сейчас у свекрови.
— Адрес, — выдохнул Марк.
Рядом с тем мужиком уже ненавязчиво встали люди Реверта.
И чёрт его знает, как, но Вера вспомнила адрес свекрови и продиктовала.
Мамай молча кивнул и тут же исчез.
А Марк отодвинул Веру в сторону и с размаха залепил Алексею по роже.
Тот отлетел, но Марк не успокоился.
Тот пытался защищаться, но Марк был сильнее.
Быстрее. Выше. И… злее.
Он не сказал Алексею ни слова, но до того момента, как его остановили и оттащили, избил так, что пол вокруг был забрызган кровью, а Верин муж сидел на полу и, как боксёр в нокауте, плевался кровью, качал головой и ничего не соображал.
— Она идёт со мной, — оттолкнул от себя всех Марк и нагнулся над ним. — А ты сидишь тихо-тихо и не отсвечиваешь. До развода. А потом, когда подпишешь бумаги… Потом я решу, что с тобой делать дальше.
— Ты не сильно много на себя берёшь, Реверт? — задрал голову Алексей, с трудом сфокусировав на нём взгляд.
— Ты меня слышал, — пнул его Марк, развернулся, взял Веру за руку и пошёл к выходу.
Глава 5. Марк
Кровь кипела, сердце рвалось из груди, перекачивая по жилам чистый адреналин, но голова была ясной и холодной.
Марк не думал, что всё случится так: стремительно, неожиданно, резко.
Но с облегчением вздохнул, посадив Веру в машину.
Так даже лучше, решил он. Хотя какая уже разница, лучше или хуже для него, оставить её с мужем — было хуже для Веры, а значит, он всё сделал правильно.
Стелла догнала их и, сев на переднее сиденье рядом с водителем, захлопнула за собой дверь.
— Сейчас едем к тебе, — сказал Марк Вере, когда машина тронулась, — собираем вещи. Твои, ребёнка. И с этого дня вы живёте у меня.
— Нет, — непреклонно покачала она головой. — Отвезите нас к маме.
Марк заскрипел зубами, но согласился.
Вера назвала адрес.
Всю дорогу она не смотрела на него, и, кажется, даже не дышала. Он понимал почему: все её мысли сейчас были о ребёнке.
Марку позвонили, когда машина остановилась у подъезда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он посмотрел на женщину, что одна заставляла его сердце биться чаще, но прикоснуться не посмел.
— Всё хорошо. Ребёнок у нас. Он будет ждать тебя дома. Адрес не изменился?
Она выдохнула с облегчением и покачала головой.
Но отказалась и от его протянутой руки, когда выходила из машины и от помощи с дверью подъезда.
Большая квартира встретила теплом и домашним уютом.
Жизнью, что могла быть у меня, сглотнул Марк ком в горле.
Могла, но не случилась.
В прихожей стояла чужая мужская обувь, там, где могла стоять его. На вешалке два зонта, мужской и женский, спутались цветными верёвками ручек. Детский мяч, что его сын пинал не с ним. Большая игрушечная машина с грязными колёсами, с которой играл без него. Сбитые на носках детские кроссовки…
Чужая жизнь. Чужая квартира. Чужой уют, что создавала его женщина не для него.
Глаза щипало. Грудь жгло. И воздух, мягкий и пропахший её сладкими духами, для него был горьким, колючим и едким, словно Марк вдыхал кислоту.
Он не хотел идти дальше, видеть спальню, а особенно детскую, где не он бессонными ночами качал колыбель своего сына. Но она позвала:
— Достань, пожалуйста, сверху чемодан, — показала Вера на антресоли.
Он снял.
— Бери только самое необходимое. Вещи, одежду, игрушки — всё купим. — Только то, что вам обоим действительно важно.
Она усмехнулась и ничего не сказала.
Он смотрел на её руки, что ловко бросали в открытый чемодан вещи и чувствовал себя чужим.
Вот именно сейчас, когда она была так близко, чувствовал всю глубину пропасти, что теперь лежала между ними. Словно только сейчас, когда смотрел на её руки до него дошли её слова: «Если бы ты сказал, что у меня есть шанс… клянусь, я бы тебя ждала. Хоть всю жизнь. Сколько надо. Сколько угодно. Я бы хранила тебе верность. Я бы одна растила нашего сына…»
Он помнил эти руки, когда на её запястье ещё не было тонкого шрама, что сейчас белел на загорелой коже. Она упала с велосипеда в то первое лето, что они провели вместе.
Он любил завитки волос на её шее, которые скручивались в спиральки и когда их прикрывало жёсткое каре, и когда они отрастали после короткой стрижки, и когда, как сейчас, мягкую копну светлых волос она убирала в узел на затылке.
Он прижимался к родинке на её плече губами, когда она ещё была родинкой, а не светлым пятнышком, что от неё осталось после удаления. Он сам срывал с него лейкопластырь, когда его трусишка сидела с закрытыми глазами.
Он помнил всё, каждый кусочек, уголок, краешек её тела. Он любил её всю и каждую клеточку отдельно. Он плакал вместе с ней над зубом, что ей удалили, хотя он и был молочным, потому что ей было жалко зуб. И ему было жалко, ведь это был её зуб.
Он помнил её девочкой. Он помнил её девушкой.
Помнил первые месячные. Помнил, как росла и округлялась её грудь. Помнил лучше, чем те перемены, что происходили с его телом. Как ломался голос. Как он внезапно вытянулся. Как на подбородке вылезли первые щетинки. Как первый раз побрил подмышки.
Они вместе взрослели. И прорастали друг в друга душами, не представляя, что однажды расстанутся. Она не представляла, а он…
Он всё испортил.
Он знал её девочкой. Он знал её девушкой.
Но эту женщину он не знал.
Женщину, что родила и растила его сына, дарила тепло и ласку другому мужчине, что имела право быть счастливой. Без него.
Женщину, что велела ему убраться с дороги.
Её Марку придётся узнавать заново.
И как-то доказывать, что она снова может ему доверять.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Это всё, — показала Вера на чемодан и большую сумку.
Марк кивнул и молча их поднял.
Но больше её холодного равнодушного взгляда, он, тот, кто не сдрейфил в мексиканской тюрьме, среди уголовников, наркоманов и прочих отбросов, боялся знакомиться с сыном.