Он привёз её с собой, из прошлой жизни, «промежуточной», как наверно справедливо можно было назвать жизнь, где его звали Григорий Селиванов. Где он мстил за смерть своей сестры. Учил испанский. Отправил в преисподнюю шесть душ. И пять лет работал на человека, которого уважал больше, чем отца, любил сильнее, чем мать и, — без обид, Эль Сеньор Диос*, — боготворил.
Платон Прегер. Гриша всё собирался ему сказать, как на самом деле созвучны их фамилии: Прегер и Реверт. Хотя «Прегер» была немецкой, «Реверт» имела испанские, а точнее, валенсийские корни, а «Реверт вернулся» и вообще звучало как масло масляное, но не пришлось.
Стеллу ему тоже дал Прегер. Как аудитора. Он умел подбирать людей. Подбирать во всех значениях этого слова, например, как подобрал Гришу, сдыхающего в мексиканской тюрьме без надежды выжить**. Стелла же была дочерью бухгалтера одной из столичных бандитских группировок. Когда банду разогнали, она пришла работать к Прегеру в казино, там он и присмотрел смышлёную девушку, дал шанс себя проявить, и она его оправдала.
— Здесь я для всех Марк, Стелла. Марк Реверт. Привыкай, — выдохнул он и расправил плечи. — И, конечно, вникай. Во всё. На кой хер я плачу тебе такие бабки.
— Да, мой господин, — усмехнулась Стелла, но не защёлкала дальше по клавишам клавиатуры рабочего компьютера, а сняла очки. — Тогда мне нужны будут пояснения, — выразительно покосилась она на Мамая, давая понять, что не при нём.
Но что ей мог пояснить Марк, когда он почти пятнадцать лет не общался с отцом?
Так уж вышло, что ему было шестнадцать, когда отец с матерью расстались. И мать с детьми (Марком и его младшей сестрой, которой тогда было четырнадцать) уехали. А отец остался.
Собирался ли он поехать за ними, или план сразу был таким: уезжает только жена с детьми, по чужим документам, с чужими именами, а он остаётся, Марк не знал. Но через два года случилось горе: сестру изнасиловали и убили. Это разрушило брак родителей и его отношения с отцом окончательно.
Отец всю жизнь, до самой смерти мамы, спустя пять лет после трагедии, винил её за гибель дочери — и это всё, что сделал этот богатый, влиятельный человек, когда убили его ребёнка. А Гриша, — именно тогда он сказал отцу, что Марк для него тоже умер, с этого дня он Григорий Селиванов и знать не знает Германа Реверта, — порвал с ним отношения и пошёл до конца — нашёл всех, кто был виновен в смерти сестры и… sangre por sangre… кровь за кровь.
Ему дорого это стоило. И дороже всего: он потерял любимую девушку. Ту, что так и не смог забыть. Да и не пытался. Ту, что теперь замужем за другим, но родила сына от Марка. Отец перед смертью не соврал: сын Веры — его плоть и кровь.
Но разве за страдания и смерть девочки можно заплатить дёшево?
Всё имеет свою цену.
Только какой бы дорогой она ни была, пока он жив, пока дышит, ещё ничто не закончено.
Так решил Марк Реверт.
Но его не было много лет, поэтому он ничего не мог сказать бухгалтеру про дела отца. Он и сам первый раз видел эти бумаги. Сам пытался вникнуть, понять, разобраться и не только в том, чем занимался отец, но и в том, что заставило его так поступить — не искать виновных в смерти дочери. Марк его простил и отпустил с миром, только слишком мало времени у них было на двоих, чтобы обсудить всё.
Мамай посмотрел на часы на руке и протянул Марку галстук:
— Пора.
— Ну, пора, так пора, — легко согласился Марк.
«Званый ужин» у губернатора.
Губернатор пригласил Марка лично, и он решил использовать это приглашение, чтобы официально заявить о своём возвращении. Тем, кто его знал, тем, кто не знал — всё равно. Он есть. Он вернулся. И нравится кому-то или нет — с ним придётся считаться.
Он завязывал галстук и думал, как это странно: понимать, как много он забыл. Узнавать незнакомые лица, снова видеть излучину реки, что исчезала за горизонтом, за который ему всегда хотелось заглянуть, опять слышать грохот порта, что в детстве будил его по утрам, вновь просыпаться в постели, где его тело помнило каждую пружину. Или, например, видеть эти часы — большой циферблат, крупные цифры — что он видел на широком запястье Мамая с детства.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А ещё всё время одёргивать себя, путаясь, то ли он Марк, то ли Григорий.
Странно, словно выходить из комы. Словно у него было раздвоение личности.
Но одно чувство всё же было в нём сильнее остальных.
Вера. Он назвал его именно так — чувство Веры. Потому что куда бы ни смотрел, что бы ни слышал, какой бы запах ни вдыхал, чувствовал — она здесь. Рядом. Близко как никогда. Его Вера.
Его надежда. Его жизнь. Его любовь. И их маленький сын.
— Едем! — кивнул Марк Стелле.
— Ах, да, с меня же ещё полный комплекс эскорт-услуг, — сдёрнула женщина со спинки стула кардиган. Марк помог ей прикрыть им загорелые плечи с тонкими лямочками льнущего к телу платья.
— Туфли, — напомнил он.
Она закатила глаза.
— Я уже говорила, как тебя ненавижу?
— Только за последний час раз двадцать, — подал он ей обувную коробку.
— Тогда это будет двадцать первый, — скинув удобные лодочки, натянула она на ноги туфли с красной подошвой на головокружительных каблуках. — Ненавижу тебя. Ненавижу светские мероприятия. Ненавижу все эти ваши мужские фетиши: высокие каблуки, длинные волосы. И мужиков в принципе ненавижу, — выдохнула она, словно настраиваясь. Тряхнула гривой каштановых волос. — Но, к счастью для тебя, Марк Реверт, я — профессионал.
— К счастью для тебя, Стелла Ларина, с другими я не работаю, — подал он ей руку.
И только Мамай заметил, как он стиснул зубы, когда входил в зал.
Он научился жить под чужим именем. Он научился ненавидеть собственного отца. Научился не чувствовать боли, убивать без сожаления, жить, не думая о будущем, и менять женщин, не привязываясь. Единственное, чему он не научился — её не любить.
А она стояла сейчас посреди зала и смотрела прямо на него.
Глава 3. Вера
Вера и забыла, как он хорош.
По-настоящему. Без ложной скромности.
Два метра мужской красоты и силы. Упрямства и очарования.
Широкие плечи. Узкие бедра. Чернота волос. Зелень бесовских глаз. Упругость мышц. И дьявольская привлекательность.
Ему было тринадцать, когда она в него влюбилась. Самый красивый и отчаянный парень в школе. Капитан баскетбольной команды. Взаимно.
И шестнадцать, когда он уехал и она рванула за ним.
Тем они и прославились на весь город.
Историей того побега. Местные Ромео и Джульетта.
Отчаянные. Сумасшедшие. Влюблённые.
Не пожелавшие смириться с волей родителей.
Презревшие границы и расстояния.
Бросившие вызов богам.
Боги посмеялись и... шутя победили.
А годы шли ему на пользу. В тридцать два он стал ещё интереснее, чем в двадцать шесть, когда сказал, что не вернётся.
Эта обветренная солнцем кожа. Лёгкая небритость. Упавшая на высокий лоб прядь.
Бокал с шампанским задрожал в её руке. Сердце рвануло вскачь.
Вера бы всё отдала, чтобы войти в зал с ним, вот так под руку, как вошла эта высокая, под стать ему, и невероятно красивая женщина, но…
Вера прикусила изнутри щёку и с улыбкой повернулась к мужу.
О чём бы он её сейчас ни спросил, что бы ни сказал, она всё равно не смогла бы ответить. Её словно распяли голой над горящим костром и поливали сверху ледяной водой одновременно. Боль, злость, любовь, обида, бессилие, гнев, тоска, ревность — всё смешалось в ней в единый безумный коктейль, от которого перехватило дыхание, когда в зал вошёл Марк Реверт. И всё, что она могла сейчас — это грызть щёку, натужно улыбаться и просто дышать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А вот и он! — воскликнул губернатор, оторвавшись от группы гостей.
И как бы Вера ни хотела, снова пришлось повернуться.