Читать интересную книгу За Москвою-рекой - Варткес Тевекелян

Хорошее было время!..

2

А вот еще запись:

«22 июня 1941 года

Утром по радио передавали, что немецкие фашисты без объявления войны напали на нас, бомбили мирные города. Мама заплакала, а папа быстро оделся и пошел на фабрику.

Красноармейцы целый день разносили повестки, многие наши соседи уже пошли с вещами на сборный пункт. Мы с Вовкой решили пойти завтра в военкомат и записаться добровольцами. Интересно, пятнадцатилетних примут или нет? Мне еще нет полных пятнадцати, но это не важно, не будут же придираться из-за нескольких месяцев, когда человек идет защищать родину! Сперва хотели уговорить Милку, чтобы и она пошла с нами, а потом передумали. Как-никак она девчонка, к тому же слабенькая, ей трудно будет на войне...

23 июня 1941 года

Папа получил повестку, он командир запаса, Завтра ему являться на сборный пункт...»

За окном, в ветках облетевших берез, шумел холодный осенний ветер, занавески вздувало, словно паруса, через открытую форточку в комнату влетали капли косого дождя. Сергей, погруженный в воспоминания, ничего не замечал. Мысленно он перенесся в тот далекий знойный июньский день, когда, сидя у открытого окна, он ждал возвращения отца. С той поры прошло восемь лет, за это время над миром пронеслись неслыханные события. Ему тоже пришлось много пережить — и плохого и хорошего. Подробности событий тех дней, даже самые незначительные, так глубоко врезались в память, что иногда кажется, будто все это произошло вчера.

...Заскрипела калитка, вошел отец и усталой походкой направился к цветочной клумбе. Опустившись на скамейку, он снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и долго сидел неподвижно. Сергею хотелось подбежать к нему, расспросить, он даже приподнялся с места, но, заметив сосредоточенное лицо отца и его суровые глаза, передумал. Спустя некоторое время отец сам позвал его, посадил рядом и, обняв за плечи, заговорил с ним, как со взрослым:

— Придется мне, видно, опять воевать. Мать оставляю на тебя, смотри не обижай ее. Ты уж большой, должен понимать — на войне всякое может случиться. И что бы ни случилось, держись крепко, будь мужчиной...

После некоторого раздумья отец добавил:

— Сад не запускай, последи, чтобы розовые кусты не замерзли зимой, укрой рогожей.

— Разве ты к зиме не вернешься?— спросил Сергей упавшим голосом.

— Вряд ли. Эта война, брат, будет похуже нашествия Антанты. И прежде чем одолеть фашистов, всем придется попотеть... Ну, ничего, одолеем, нам не привыкать!

Через неделю они с матерью провожали отца с Киевского вокзала. Они ехали мимо заколоченных витрин магазинов, заклеенных крест-накрест окон домов. На улицах — ящики с песком, щитки с противопожарным инвентарем, окрашенные в красный цвет ведра. На бульварах — огромные аэростаты воздушного заграждения, зенитные батареи. На каждом шагу военные в новеньких пилотках со звездочкой. Лозунги, плакаты, транспаранты «Все для фронта, все для победы»...

Мать была на себя не похожа: глаза потускнели, за один день она осунулась, словно почернела, но старалась держать себя в руках и ни разу не заплакала. Она не изменила себе и тогда, когда поезд тронулся и отец, вскочив на ходу в теплушку, помахал им рукой. И только вернувшись домой, она дала волю слезам. Долго разбиралась в отцовских вещах, словно искала себе занятие, и тихо плакала... А утром, как обычно, собралась на работу. Сергей, взглянув на ее усталое лицо, уговаривал ее остаться дома, отдохнуть. Она отрицательно покачала головой:

— Нет, сынок, теперь не время' отдыхать, работать надо, помогать нашим одолеть врага.

И ушла.

Потянулись тревожные дни...

Первый раз фашистские самолеты появились над Москвой двадцать второго июля. Начались воздушные налеты; в темноте рыскали лучи мощных прожекторов, стреляли зенитки, осколки снарядов дождем сыпались на землю, барабанили по крышам. Многие ребята эвакуировались с родителями. Уехала Милочка, и Сережа остался один. Мать работала по двенадцати часов в сутки, без выходных дней и приходила с фабрики без сил. Поев на скорую руку, она ложилась спать. Все заботы по дому легли на плечи Сергея: нужно было бегать по магазинам отоваривать карточки, убирать дом, собирать в парке хворост и даже готовить обед.

Беззаботное детство кончилось, он как-то сразу повзрослел. В районе организовали квартальные отряды противовоздушной обороны, и Сергей вступил в один из них. Натянув на руки брезентовые рукавицы, вооружившись длинными щипцами, он дежурил на крыше, гасил «зажигалки». Иногда ему удавалось пробраться на крышу соседнего семиэтажного дома, — там было жутко; но зато интересно: далеко было видно. В часы воздушных тревог с гулом проносились фашистские самолеты, за ними ленточкой тянулись трассирующие пули, где-то высоко-высоко разрывались снаряды зениток, а когда лучи прожекторов, уловив вражеский самолет, мгновенно скрещивались на нем, Сергей неистово кричал: «Что, гад, попался?!» И действительно, не проходило двух-трех минут, как фашист, задымив, камнем падал вниз...

В отряде противовоздушной обороны Сергей познакомился с Мишкой по прозвищу Гвоздь, задирой и озорником. В те дни во всем квартале не было мальчишки, который не позавидовал бы его ловкости и бесстрашию. Одевался Мишка с форсом: на ногах высокие, болотные сапоги отца, поверх потрепанной гимнастерки военного образца новенькая портупея; из-под выцветшей фуражки со звездочкой торчал чуб, точь-в-точь как у лихих кавалеристов времен гражданской войны. Накинув на плечи ватник, заложив руки в карманы брюк, с дымящейся папироской в тонких губах, он прохаживался по улице медленно, вразвалочку. В темные осенние «очи, когда «а ветхие деревянные дома Сокольников сыпались зажигательные бомбы, Мишка с ловкостью акробата карабкался на чердаки и крыши, хватал длинными щипцами «зажигалки», швырял их на землю.

Однажды в одном из домов задымил чердак. Мишка не задумываясь бросился туда, не найдя щипцов, схватил горящую «зажигалку» брезентовой рукавицей и бросил в бочку с водой, причем сильно обжег пальцы. Затоптав огонь, он спустился как ни в чем не бывало. Девушки из санитарного отряда предложили ему сделать перевязку. Мишка Гвоздь небрежно бросил: «Ерунда»,— подул на пальцы и зашагал дальше.

Как-то ночью, во время очередного дежурства, Мишка спросил у Сергея:

— Хочешь пострелять из настоящего пистолета?

— Спрашиваешь!— ответил тот.

Мишка молча вытащил из-за пазухи немецкий парабеллум и протянул приятелю.

— Вот здорово! Откуда взял?— У Сергея загорелись глаза.— Дашь пострелять?

— Патронов маловато.— Мишка сплюнул сквозь зубы.— Да уж ладно, дам, ты ведь свой... Патронов еще достану.

По окончании воздушной тревоги он повел Сергея в глубокий, сырой подвал под старым домом, поставил к стене лист фанеры с черным кружочком посредине, отошел шагов на двадцать, долго прицеливался при тусклом свете электрической лампочки и наконец выстрелил. Запахло пороховым дымом. Мишка побежал к мишени.

— Эх черт, опять не попал в середку! На, попробуй!— Передавая пистолет Сергею, он делал наставления:—Держи крепко —сильно бьет,— курок спускай плавно.

Сергей выстрелил. Посыпались осколки кирпича; Он тоже не попал в кружок.

— Ничего, научишься! С первого раза попасть в цель никому не удается. — Мишка спрятал пистолет за пазуху, достал кисет с табаком, свернул козью ножку и протянул кисет Сергею. — Закуривай.

— Я... я не курю,— смутился тот.

— Привыкай. Солдату на фронте без курева никак нельзя. Вот я скоро пойду на фронт, обязательно попрошусь в разведку.

Сергей кое-как свернул цигарку, зажег, затянулся дымом. Закружилась голова, затошнило, но он старался не показывать, что ему плохо.

— Сейчас водочки бы!— сказал Мишка.— Тяпнули бы мы с тобой по норме — и порядок!

— А какая... норма?

— Сто грамм на брата.

— Семнадцатый Талон я еще не отоваривал, по нему сегодня в нашем ОРСе давали водку, — нерешительно сказал Сергей.

— Врешь?

— Зачем мне врать?

— Чудак ты, Сережка, погляжу я на тебя! Что ж раньше не говорил? Ладно, лучше поздно, чем никогда, как сказал один старик, хороня жену... Притащи завтра же семнадцатый талон, уж мы с тобой сообразим!..

Особенно тяжело было зимой. Снег еще не выпал, а морозы крепчали с каждым днем. Дома ни полена дров, спали в нетопленной комнате, укрываясь чем только можно было. От холода у Сергея потрескались руки. Хворост, собранный им в парке, берегли для приготовления пищи. Сергея несколько раз подмывало срубить на топливо сирень, растущую под окном, но рука не подымалась. Он помнил, с какой любовью отец выращивал каждое дерево, каждый куст в саду. Вернется отец и скажет: «Эх, Сережка, не сберег ты сирень...»