умывальник и мыли руки, а нянечка расставляла тарелки на столах и наливала в них суп, щи или борщ и снова давала по куску белого хлеба.
Надо было съесть первое и тогда, в опустевшую тарелку ложилась котлета или кусок омлета с картошкой, или макаронами и рядом ставился стакан компота. Всё это съедалось без напоминаний, и воспитательница вела детей в туалетную комнату и рассаживала всех на белые эмалированные горшки, стоявшие там вдоль стен.
Сделав дело, дети вставали, приходила няня и вытирала им попки мокрым полотенцем, а воспитательница уводила детей обратно в комнату, где уже стояли кроватки в виде раскладных козлов, с натянутой на раму парусиной, поверх которой лежали матрац с простыней, подушкой и одеялом – всё это успевала расставить няня.
Дети раздевались и ложились спать: наступал тихий час дневного сна. Если кому – то спать не хотелось, то можно было просто лежать, но разговаривать нельзя – за этим следила Мария Николаевна, которая садилась в углу комнаты на стул и читала какую-то свою книгу.
Няня, тем временем, сливала отходы детской жизни из горшков в ведро, выносила это ведро во двор и сливала нечистоты всё в ту же выгребную яму: никакой канализации в поселке не было.
Был недавно построенный водопровод, две нитки которого закопали вдоль улиц поселка, поставив водоразборные колонки на перекрестках, так что за водой можно было пройти не больше квартала.
За нечистотами детсада один раз в неделю приезжал золотарь на телеге, которую тянула пегая лошаденка. В телеге стояли две железные бочки. Золотарь – неопрятный мужичонка с всклокоченной седой бородёнкой, подгонял телегу из проулка к выгребной яме, открывал дощатую крышку и большим черпаком на длинной деревянной ручке переливал содержимое ямы в бочки на телеге, под взглядами детей, смотревших из окон.
Опорожнив яму, он закрывал её и уезжал со своим грузом на край поселка, где сливал содержимое бочек в овраг, выполняющий роль полей орошения. С той поры, Миша, когда ему бывало трудно в жизни, всегда вспоминал этого золотаря, как пример падения человека, что иногда помогало ему преодолевать житейские трудности, однако, он никогда не предполагал, что окажется совсем рядом с этим золотарем по образу и способу существования.
Детский сад был таким же насыпным домом, как и тот, где жил Миша, только побольше. Групп в нём было три, у каждой группы всего одна комната, где дети ели, играли и спали, а для подвижных игр был общий зал, куда группы детей ходили по очереди.
После дневного сна дети одевались, снова играли в комнате, потом был полдник из стакана молока с хлебом, затем прогулка на участке, откуда детей и забирали родители, возвращаясь с работы.
Мишу обычно забирала мама, но иногда подъезжал отец на своём грузовике, сажал сына в кабину рядом с собой и они подъезжали к своему дому, где отец и оставлял грузовик на ночь, чтобы завтра с утра отправиться в рейс прямо из дома.
Миша очень гордился, когда уезжал из садика вместе с отцом на автомобиле: мало кого из детей увозили на автомобиле – личных легковых авто тогда на весь поселок было два или три, а на мотоциклах, которых было уже достаточно, совсем не то – нет кабины!
Постепенно Миша привык к посещению детсада и воспринимал это как желание родителей, которое надо выполнять. Таких детсадов на весь поселок было два, и большинство детей оставались дома, где, при работающих родителях, за ними присматривали бабушки или старшие дети, пусть даже семи – восьми лет.
Преступности в отношении детей тогда не было и никому в голову не могло прийти, что чужие взрослые ворвутся в дом, узнав, что дети остались одни. Иногда и соседские бабушки брали детей под присмотр совершенно бескорыстно.
Месяца через три, воспитательница Мария Николаевна, присмотревшись к тихому и покладистому мальчику, который безропотно выполнял все её команды, стала поручать Мише роль старшего по группе, если ей надо было ненадолго отлучиться.
Обычно она говорила так: – Дети, сейчас я выйду на минутку, вы сидите смирно за столиками и играйте своими игрушками, а Миша потом расскажет мне, кто здесь баловался в моё отсутствие, – и уходила. Миша очень гордился поручением воспитательницы и по её возвращению добросовестно и подробно рассказывал, кто и как себя вёл, примерно так: – Мария Николаевна, а Лена Осипова без вас плевалась на Костю Мурзенко, а Костя Мурзенко сказал ей плохое слово «сука». Витя Грач снял штаны и побежал босиком в туалет, а Оксана и Оля отнимали друг у друга куклу и оторвали ей руку.
Воспитательница хвалила Мишу и делала замечания непослушным, а иногда и наказывала провинившихся, ставя их в угол, и Миша знал, что это по его словам наказали детей – вот что значит доверие взрослых.
Постепенно он стал считать себя ответственным за порядок в группе и докладывал воспитательнице обо всех шалостях детей, даже когда его и не просили. Дети знали, что Миша всё расскажет о них воспитательнице и называли его ябедой. Мальчики, иногда, пинали его сзади, исподтишка, на прогулке, а девочки просто толкали в грязь, если прогулка была после дождя, но Миша не обижался и с ещё большим усердием служил воспитательнице, будучи её глазами и ушами в группе.
Дома Миша рос тихим и послушным мальчиком, настолько послушным, что отец иногда вспыхивал: – Пусть бы что-нибудь сломал или набедокурил, а то не поймешь – есть в доме ребенок или нет!
На что мать неизменно отвечала: – Вот и хорошо, что тихий – не будет хулиганом, когда подрастёт, и не будет попадать в плохие истории и связываться с плохими людьми.
Впрочем, отца Миша видел изредка, в выходной день и то не всегда: такова жизнь сельского шофера – сегодня здесь, а завтра там, в постоянных разъездах по краю. Осенью в уборочную страду, отец вообще жил в совхозе, куда его направляли с грузовиком в помощь. По окончанию уборочной дома, он грузился в товарняк и поездом уезжал в Сибирь или Казахстан на уборку их урожая.
Мать Миши была женщина болезненная от рождения и от голодных военных лет, пришедшихся на её детские годы и ребенком занималась мало: одеть и накормить – все материнские заботы, поэтому характер Миши формировался в детсаду, где с помощью воспитательницы он осваивал азы доносительства и подхалимажа – и осваивал вполне успешно.
Будучи дома предоставленным сам себе, он листал детские книжки с картинками, играл машинками, изображая себя шофером, как отец, или слушал детские передачи