в баню, а иногда, они вместе уходили и вместе возвращались из бани.
Мать быстро собирала ужин, они садились за стол, кормили Мишу, отец выпивал стакан водки и мать принимала пару рюмок, они ужинали и укладывали Мишу спать, вынося его кроватку из спальни в комнату. Миша быстро засыпал, и родители уходили в спальню.
Однажды, в такой банный день, Миша проснулся отчего-то. За окном было темно, а из спальни доносились стоны матери. Миша вылез из своей кроватки, пошел к спальне и открыл дверь.
В комнате тускло светил ночник. Отец подмял мать под себя и как бы душил её, а мать стонала и тихонько вскрикивала, как будто прося о помощи. Миша испугался, заплакал и закричал: это были его родители, и он не понимал, почему они так дерутся.
Мать тут же вскочила, нагая подбежала к нему и стала успокаивать ребенка, виновато поглядывая на отца. Мишу с трудом удалось успокоить и снова уложить спать, но с тех пор он уже постоянно спал в другой комнате, отдельно от родителей, а дверь в спальню всегда закрывалась на задвижку, которую привинтил отец.
Тем не менее, больше детей у его родителей не появилось, и Миша рос единственным ребенком, что в те времена было большой редкостью.
Летом, по воскресеньям, отец выводил свой мотоцикл с коляской из сарайчика, мать садилась в люльку, брала Мишу на колени, и отец вёз их к ближнему пруду, в километре от поселка.
Этот пруд образовался на месте оврага, который перегородили земляной дамбой, за которой и скопилась вода. Берега пруда заросли ветлами, здесь было тихо и безлюдно. Мать стелила скатерть, доставала из корзины еду, и вся семья спокойно проводила несколько часов у воды. Родители сидели или лежали под деревьями, а Миша носился вдоль берега, гоняя бабочек и стрекоз или кидая камешки в пруд, но в воду не заходил – родители не велели, а он приучился слушаться их и не капризничать.
Однажды, он с отцом был в сельском магазине и, увидев паровозик с рельсами, попросил купить игрушку, но отец ему отказал. Тогда Миша устроил плач и рёв, отец увёл его домой и там раза три стеганул Мишу своим солдатским ремнем, оставшимся после службы в армии. Этого было достаточно, чтобы Миша понял, что родителей лучше слушаться и просить, чем самовольничать и требовать, потому что, позже, успокоившись, отец купил ему этот паровозик.
Так Миша потом и поступал в жизни: преклонялся перед старшими, к которым относились все его начальники и просто люди, от которых он зависел или хотел добиться чего-нибудь.
К вечеру они возвращались домой с пруда, ложились спать и, засыпая, Миша иногда слышал из спальни уже привычные стоны матери, но не пугался: ничего плохого для него между родителями не происходило – это такая их взрослая жизнь.
IV
В четыре года Мишу отдали в детский сад, и мать снова пошла работать на прежнее место бухгалтером. Детский сад и детский дом – эти названия появились при советской власти и обозначали детские воспитательные учреждения для детей от трёх до семи лет из семьи; и детей без семьи – до их совершеннолетия.
В царской России подобные учреждения именовались пансионом и приютом или сиротским домом. В доме дети живут, в саду – расцветают, в приюте – ютятся, в пансионе – кормятся: в этом и заключалось разное отношение к детям при царизме и при советской власти.
Дома Миша был предоставлен сам себе, пока мать хлопотала по хозяйству. Выходы из дома в поселок бывали редки, детей его возраста по соседству не было, поэтому не было и опыта общения со сверстниками и в детском саду он поначалу дичился и не мог привыкнуть к жизни по распорядку, который заключался в следующем.
Утром мать приводила его в садик, раздевала и переобувала и отправляла в группу, несмотря на его насупленный и понурый вид. В группе его встречала воспитательница и усаживала за столик, пока все дети не соберутся.
Дождавшись положенного времени, воспитательница командовала детям идти мыть руки к завтраку. Ребятишки гурьбой бежали в комнату, где на стене висели рукомойники, под ними тянулся жестяной желоб, куда стекала вода после умывания, перетекая потом в большое помойное ведро, которое быстро наполнялось.
Приходила нянечка и меняла это полное ведро на пустое, стоявшее рядом, а полное ведро выносила во двор и выливала воду в выгребную яму, располагавшуюся в углу заднего двора садика.
Вымыв руки, дети возвращались в общую комнату, где на столиках уже стояли тарелки с кашей, рядом с тарелкой лежал кусок хлеба с маслом, и стояла кружка с чаем. Это был обычный завтрак в детсаду, менялась только каша в тарелке: манная, перловая, гречневая или рисовая, овсяная, ячневая или пшенная, а то и вовсе неизвестного названия.
Перед завтраком няня обносила всех детей рыбьим жиром, который она наливала из бутылки в ложку и давала каждому ребенку выпить из этой ложки. Иногда, если в группу заходил кто-то посторонний, нянечка наливала рыбий жир каждому ребенку в его ложку, лежащую рядом с тарелкой каши, и ждала, чтобы ребенок выпил и проглотил этот противный рыбий жир. Миша выпивал свою ложку рыбьего жира безропотно – старших надо слушаться.
После завтрака, воспитательница Мария Николаевна, рассаживала детей на стульчиках вдоль стенки и читала им сказки, пока нянечка – тётя Нина, убирала посуду со столиков. Потом все одевались и выходили гулять на участок возле садика или сидели на веранде – если шёл дождь.
Ребятишки бегали друг за другом, ловили жучков и бабочек или нюхали цветы, которые росли на клумбах вдоль забора, отгораживающего детский мир садика от улицы взрослых людей. Миша тоже играл, как и все, но только если его звали, а поймав бабочку он, иногда, отрывал ей ножки, сажал снова на цветок и смотрел, как она пытается улететь, но не может.
Вернувшись с прогулки, дети играли игрушками, которые были сложены в большой ящик в углу комнаты. Чтобы взять ту игрушку, что хочется, надо было быстро раздеться и переобуться и первому подбежать к этому ящику и выбрать свою игрушку. Там лежали жестяные машинки, пирамидки, кубики, куклы, деревянные паровозики с вагончиками, плюшевые мишки и собачки и ещё какие-то зверушки непонятного вида.
Расхватав игрушки, дети разбивались на стайки и, объединив игрушки, затевали коллективные игры, а Миша обычно катал по комнате машинку, если она ему доставалась, и изображал из себя шофера, как и его папа.
Наступало время обеда. Дети снова шли в