Читать интересную книгу Аваддон. Записки демона - Андрей Болдин

Когда я ступил на Почтамтский мост, я ступил на стезю судьбы. Такого не бывает, но из пяти с лишним миллионов жителей Северной столицы я встретил там именно ее.

– Вы что, следили за мной? – спросила она, спустив на нос солнцезащитные очки.

В ее взгляде и тоне было больше любопытства, чем раздражения.

– Нет, сударыня. Это всего лишь случайность.

Было видно, что в эту святую правду она не поверила.

– Ваша настойчивость делает вам честь, но я прошу вас более не преследовать меня.

Книжный стиль ее речи мне тогда дьявольски понравился. Как было упустить такую? Признаться, к тому времени мне порядком надоели безмозглость и косноязычие большинства моих подруг. Хотелось не только праздника плоти, но и задушевного разговора, непринужденной беседы о книгах, о театре, о живописи. Дьявол как будто нарочно подсунул мне то, что я так мечтал получить. Сказано: бойтесь исполнения желаний!

Я был очарован. В руках у нее была затрепанная книжка Анциферова «Душа Петербурга». Отличная зацепка! Я сказал, что особенно мне понравилось в этой книжке то место, которое про genius loci, «духа места» города (единственное, что я запомнил, когда-то очень давно открыв наугад эту книгу, случайно мне подвернувшуюся). Это, опять-таки, к вопросу о роли случая в человеческой судьбе.

Зацепка сработала, мы разговорились. На этот раз – без глупостей и пошлостей с моей стороны и без надменности – с ее. Она смотрела на меня, и ее ледяные глаза начали таять. Я убедился, что это были те самые блоковские «фиалки глаз», грезившиеся мне с отрочества.

Случайная встреча на Почтамтском мосту стала началом катастрофы. Это была одна из двух роковых случайностей в моей жизни. Теперь я знаю: случайности и совпадения – по части Дьявола.

А ведь тогда я почти влюбился. Как назло, фоном наших свиданий была сухая позолоченная осень, во время которой я всегда становлюсь безобразно сентиментальным – прямо как бабушка Зина. Меня как будто застали врасплох. Хотел книжную барышню? Хотел ровный пробор и клубок на затылке? Хотел прогулки по осенним паркам? Хотел листья под ногами? На, получай, и не смей воротить морду!

Наша свадьба случилась совершенно внезапно. В один из дней меня ослепили фотовспышкой, и я обнаружил себя слегка придушенным галстуком, в новом костюме на ковре в плотном кольце родственников и друзей надевающим на девичий безымянный золотое кольцо. Первая моя свадьба была совсем другой – клоунада, а не свадьба: я явился в шортах и попугайской рубашке, Вита – в чем-то, не очень отличавшимся от купальника, но в шляпке с белой вуалью. Под стать брачующимся были и гости, не утерпевшие и налакавшиеся перед церемонией.

Во второй раз все было строго традиционно. Костюмы, галстуки, платья, торжественная сосредоточенность на лицах. Большого труда стоило мне сдержать себя и не расхохотаться на плавно-казенные речи полноватой тетки с указкой, руководившей церемониалом. Впрочем, получалось у меня плохо, и жрица Гименея пожурила меня, не меняя своих сладчайших интонаций:

– Лев Дмитриевич, не забывайте о серьезности вашего шага.

Что и говорить, шаг был архисерьезный. И сделал я его с рекордной для себя быстротой: мы поженились через два месяца после знакомства. Наверное, промедли мы чуть-чуть, и я, наконец, разглядел бы сквозь сотканную из золотых ветвей и лучей остывающего октябрьского солнца занавесь всю беспросветность моего ближайшего будущего. Я разглядел бы то чудовище, в которого начал превращаться Лев Троицкий сразу после свадьбы.

Но тогда, в те осенние вечера мне виделась совсем иная будущность. Разумеется, как любой холостяк со стажем я колебался, но склонность к самообману взяла свое. Накануне принятия рокового решения я положил перед собой лист бумаги, разделил его надвое решительной полосой, по одну сторону которой написал все «плюсы», а по другую – все «минусы» брака. В перечислении положительных и отрицательных сторон семейной жизни помог великий тезка. Внезапное перечитывание Толстого явилось еще одним совпадением, на которые столь богатой стала в последнее время моя жизнь. Лев Николаевич оказался на удивление актуальным писателем – куда актуальнее, чем большинство пишущих романы современников.

«В пользу женитьбы вообще было, во первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни…

Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины». Это было про меня, кроме, разве что, последнего. Трепет перед «таинственным существом» был преодолен мной путем регулярных упражнений еще в ранней молодости. А вот «страх за лишение свободы» – это чертовски верно своей судебно-протокольной формулировкой! Но доводы «за» перевесили. Так обычно бывает с большинством смертных – взвешивая pro et contra, они переоценивают первое и недооценивают второе.

После «Воскресенья» я легкомысленно взялся за «Анну Каренину», и перечитывал ее как раз в первые месяцы своей семейной жизни. Супружеские разочарования Левина показались мне не просто знакомыми, а прямо-таки списанными с меня. Яснополянский бородач как будто нарочно издевался надо мной.

«Левин никогда не мог себе представить, чтобы между им и женою могли быть другие отношения, кроме нежных, уважительных, любовных, и вдруг с первых же дней они поссорились, так что она сказала ему, что он не любит ее, любит себя одного, заплакала и замахала руками».

«Тот медовый месяц, то есть месяц после свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни».

Ай да Толстой, ай да тезка! Как хорошо, что мне не пришло в голову перечитать «Крейцерову сонату»!

Однажды, спустя почти год после свадьбы идя с Ярославой по каким-то делам (наверное, в магазин), я вдруг посмотрел на нее – как будто увидел впервые, и с недоумением осознал, что эта самая женщина, идущая рядом со мной и чему-то тихо улыбающаяся, не кто иной, как моя жена. Моя жена! Я как будто очнулся после забыться, пробудился от мутного и тяжелого сна и увидел, что со мной произошло то, чего я так боялся, чему так долго сопротивлялся всеми силами. Это – моя жена? Что за идиотские шутки? Немедленно рассейте чары, живо включите свет! Дайте еще хотя бы день на размышление…

Так было несколько раз. Я как будто выскакивал на мгновение из автоматизма своего существования, вернее – сосуществования с Ярославой, и видел вещи в истинном свете! А истинный свет, то есть свет истины давал такую (страшную, в сущности) картину: Лев Троицкий живет с женой, которую никогда не любил, не любит и вряд ли сможет полюбить; Лев Троицкий не только не любит свою жену, но порой испытывает чувство, близкое к неприязни; при этом сама жена Льва Троицкого не видит происходящее в истинном свете; жена Льва Троицкого своего мужа любит и этой своей любовью привязывает его к себе крепче чего бы то ни было.

Любовь Ярославы ко мне проявлялась в постоянной склеенности наших жизней. Она как будто буквально следовала библейской максиме: «Да прилепится жена к мужу своему». Когда по утрам я поднимался по будильнику, чтобы идти на работу, не совсем проснувшаяся Ярослава вцеплялась в мою руку и долго не отпускала, при этом на лице у нее изображалось смятение и почти ужас. Это напоминало героиню «Соляриса» в исполнении Натальи Бондарчук. Харри не может без своего Криса. Она ломает металлические двери, когда он выходит из комнаты на минуту. Ярослава была хуже. Харри хотя бы со временем научилась обходиться без того, из чьих воспоминаний она вышла на свет и вочеловечилась. Я ждал, когда этому научится и Ярослава, материализовавшаяся из моих романтических фантазий. Но – тщетно.

– Когда ты придешь?

Этот вопрос, заданный, как правило, утром и по нескольку раз повторявшийся в смс-сообщениях, выводил из себя. Он означал, что держащаяся в уме вечерняя кружка пива с Базилио или кем-то еще, да и просто желание побродить по городу (я люблю одинокие прогулки, черт побери!) отметались сразу. Теоретически я мог «задержаться на работе», но врать я не умею и не люблю. Когда я вру, меня сразу выдают глаза, голос, руки. Впрочем, обманывать все-таки приходилось, без этого мне было бы просто не выжить.

А вот с Витой Сочиной, с моей первой, я никогда не унижался до лжи. Если я хотел попить пива с Базилио, то так и говорил – пошел, дескать, не жди к ужину. Иногда она ворчала, и тогда я брал ее с собой – Вита была отличной собутыльницей, и Базилио ее за это любил. Вообще, моя первая жена была своим парнем. Она не обладала большим умом, но хорошо понимала: у мужчины, даже женатого, должно оставаться личное пространство. Увлечения, друзья юности. Разумеется, в разумных дозах. Без этого нормальный мужчина начинает чахнуть. Моя вторая жена этого не понимала и не старалась понять. Она текла, как вода, заполняя собой всё пространство моей жизни, вымывая в небытие всё то, что было там прежде. Даже погружаясь в очередную научную монографию, она нет-нет, да и поглядывала на меня, как бы проверяя – на месте ли я. В конце концов, моим любимым местом в нашей квартире стал туалет – только там я мог побыть наедине с собой.