Читать интересную книгу Круг снова разомкнут!!! - Мария Снежова

Влетел в палату запыхавшийся Джон.

– Я знаю. Бедная моя девочка.

Он обнял меня за плечи, прижал к себе. От него свежо пахло небом и ветром, увядающей травой и снова яблоками.

Я не плакала. Не было сил. Мне было горько-горько, но не настолько, чтобы окончательно потерять надежду. Я верила, что обязательно вспомню все-все, я была оптимисткой, и стакан моей жизни всегда был на половину полон.

8.

Сегодня у меня появилась соседка по палате. Лучше бы она этого не делала. Не появлялась, в смысле.

Ее вкатили на носилках два дюжих санитара, молча, переложили на кровать. Следом сестричка начала крутиться вокруг, прилаживая капельницу и поправляя подушку и одеяло. Только когда она отошла, я смогла разглядеть вновь прибывшую соседку.

Женщина лет сорока. С небрежно закрашенной сединой, острым носом и ввалившимися щеками. Судя по хлопотам вокруг нее, я подумала было, что она без сознания. Но оказалось, что глаза ее открыты, только смотрит она в потолок, не поворачивает головы, и вообще не подает никаких признаков жизни, кроме редкого подмаргивания. Причем глаза у нее были расширены, а брови приподняты, как будто в удивлении, или каком-то ожидании.

Мне быстро наскучило наблюдать за неподвижным телом. И я отвернулась.

Минут через двадцать вошел доктор Гаррисон. Теперь-то я уже знала, как его зовут. Блеснул приветственно очками в мою сторону, сел рядом с женщиной. Я уже примерно знала, что он будет делать, так что смотреть было не интересно. А вот послушать!

– Как Вас зовут?

– Розмари Браун.

– Что с Вами случилось, Вы помните?

– Да. Я попала в аварию. Я не должна была…

– Что не должна?

– Мой ребенок!

Голос ее повысился, она заметно заволновалась.

– С Вашим ребенком все в порядке, его забрал Ваш муж. Все хорошо, не волнуйтесь.

– Я не должна была. Я плохая мать.

– Вы хорошая мать. И ничего страшного не случилось. Вашу машину только слегка задело. Никто не пострадал. Вы помните?

– Да, я помню. Я не должна была. Я плохая мать.

И дальше отвечала речитативом, почти тоже самое, на все остальные вопросы доктора. Наконец, доктор встал и, пробурчав что-то себе под нос, стал давать указания медсестре по уходу и манипуляциям с больной.

Он уже собрался уходить, когда я спросила его:

– Доктор, что с ней случилось?

Он снял очки, и устало потёр переносицу. И я увидела, что за задорным блеском стекол прячутся печальные глаза, видевшие на своем веку немало людской боли и страданий. Мне стало его безумно жалко, захотелось взять его в охапку и прижать к своей груди, по-матерински, разумеется.

– Родила поздно, год назад. Ей сорок пять. Сейчас вышла на работу, не хотела терять место, а муж был против этого. Он настаивал, чтобы она сидела дома и смотрела за ребенком. И вот результат.

Видя, что я смотрю на него в изумлении, не понимая, в чем же, все-таки, дело, доктор стал рассказывать более подробно.

– У нее, по-видимому, сложился комплекс, когда она долго не могла родить. А вот теперь противоречие: идти ли работать или остаться дома с ребенком, его еще более усугубило. Она работает на машине, экспедитором, развозит мелкие заказы из каталога по домам. И вот она решила брать с собой ребенка. Хорошее решение, но не с ее психикой. Если бы что-то случилось с ребенком, это вызвало бы нервный срыв. Оно и случилось.

Она заправлялась на бензозаправочной станции, и как раз собиралась отъезжать, когда стоящий перед ней грузовик стал трогаться, забыв переключить передачу, и дал задний ход. Столкновение, она ударилась головой, ребенок же не пострадал совсем, он сидел пристегнутым на заднем сиденье. Знаете, в таком детском кресле?

Я кивнула.

– Теперь она вряд ли сможет сесть за руль. Я столько таких случаев видел за свою практику.

Доктор тяжело вздохнул.

– Этот несчастный случай подействовал как психический шок, именно он приведет (я так думаю, по крайней мере) к «физическому» отказу от вождения. Невропатическое развитие. Часто после травмы человек меняет свой образ жизни, привычки, у него появляются фобии. И нельзя объяснить это самой травмой или несчастным случаем. Нет, это только катализатор, предпосылкой же является патологическая структура личности, нерешенный или долгое время назревающий конфликт. В данном случае – боязнь потерять мужа из-за того, что она сначала не могла родить, а потом оказалась плохой матерью, и в то же время страх потерять хорошо оплачиваемую работу, которая ей нравилась и давала чувства независимости.

– И что теперь с ней будет?

– Ничего страшного. Вылечим. Только работу придется сменить. А более вероятно – сядет дома, станет воспитывать ребенка и ждать мужа с работы.

– А почему она так странно себя ведет?

– Ой, дорогуша, не забивайте Вы себе голову. Просто типичное психогенное сумеречное состояние после ушиба.

Могу себе представить свое лицо при этих словах. По крайней мере, его это развеселило, и он продолжил уже более бодро:

– Ложное слабоумие. В отличие от настоящего оно обратимо, то есть может быть устранено. Так что все в порядке, не переживайте. Надеюсь, она Вам будет не очень мешать.

Сказать по правде, она мне мешала, и даже очень. Но всего два дня. Потом её забрал домой муж, и я снова могла засыпать в тишине, а не под колыбельную монотонного шепота. И ночью меня больше не будили резкие крики ее кошмаров, которые будоражили еще две палаты, находящиеся по соседству, справа и слева от нашей.

А я подумала, что пусть бы я лучше бредила, но помнила, кто я и что. Меня угнетало мое беспомощное состояние. Еще больше меня угнетало то, что я сама ничего не могла сделать для того, чтобы от него избавиться. Мне приходилось ждать милости судьбы, которая бы вдруг решила сделать мне одолжение и помочь вспомнить все.

9.

Потянулись серые больничные будни. Я постепенно шла на поправку.

Джон не отходил от меня ни на шаг, иногда растерянно, иногда настойчиво пытаясь закрыть с моей помощью провалы в своей памяти. Я мало чем могла ему помочь, все-таки помнил он гораздо больше меня. Правда – только про себя. Он помнил, что был учителем, что у него была мать, которая незадолго до трагедии умерла. Он ясно помнил похороны, но не мог вспомнить, в каком именно месте они происходили. Он помнил свой дом, в котором он жил, как ему казалось, всю жизнь, но не мог вспомнить адрес.

– Ты знаешь, я до сих пор ощущаю под рукой гладкие перила на нашей лестнице, отполированные многими поколениями нашей семьи. Я помню, что у нас всегда была большая семья, помню дедушку, сидящего во главе стола, бабушку с вязанием в кресле. Вот отца, только, почему-то не помню.

Осень постепенно перешла в бесснежную, теплую зиму. Я не понимала почему, но я тосковала по морозам, по снегу. Наверное, я все-таки из другого штата. Мне не хватает утренних заморозков и инея на тонких ветвях звенящих деревьев. Было скучно и не хватало воздуха, не хватало простора моим бесконечным сереньким дням.

Мы с Джоном постепенно влюблялись друг в друга заново. Я каждое утро проводила аутотренинг: это мой муж, я его люблю. И каждый день я пыталась найти в нем то хорошее, за что я могла его полюбить. Надо сказать, мне это удавалось. Да и за что его было не любить? Он был на самом деле очень мил, к тому же красив. Темные, почти черные волосы слегка падали ему на лоб, когда он о чем-то с воодушевлением рассказывал, тогда он нетерпеливо поправлял их рукой. Этот жест мне уже снился, он казался мне отчаянно родным.

Синие-пресиние глаза всегда лучились дружелюбием, а длинные ресницы почти смыкались и бросали густые тени, когда он смеялся, запрокидывая назад породистую голову. Мне нравились его губы, достаточно мужественные и четко очерченные, но в тоже время такие мягкие. Меня уже не один раз подмывало прикоснуться к ним губами, и я ловила себя на мысли, что слишком часто смотрю на них, а не ему в глаза, когда он со мной разговаривает. Он был высоким и мускулистым, но не громоздким, двигался изящно и с достоинством, и был бесконечно обаятелен. Я начинала понимать, что не смогу прожить без него и дня, и осознавала, что, скорее всего, это была моя инициатива, бегом бежать в церковь. Такое обожание вызывало у меня легкое недоумение, но я с ним быстро справилась, успокоив себя тем, что мы все равно уже женаты, значит, он меня тоже любит, и мне не надо прятать своих чувств.

Со временем встал вопрос перед нами обоими: что нам делать дальше? Меня собирались выписывать. Джон все это время жил в доме нашего врача, но разместить там нас двоих было невозможно, да и неудобно с моральной точки зрения. Три тысячи ушли на оплату моего лечения. Я, правда, не очень-то забивала себе всем этим голову. Мой муж (как странно это звучит, когда ты не помнишь ни венчания, ни фаты, ни звона свадебных колоколов) производил впечатление настоящего мужчины, я полностью полагалась на него. Была уверена, что он что-нибудь обязательно придумает. И он полностью оправдал мои ожидания.