Я уточнил – что именно он слышит? Судя по описанию, было похоже на звук нашей пожарной сигнализации, который она иногда издает. Я спросил – замечал ли он какие-нибудь необычные звуки, на что он ответил положительно. Уже больше месяца его внимание привлекали странные щелчки телевизора, шум лифта, включение сигнализаций автомобилей. Как-то раз на спине своего коллеги по работе он увидел странное свечение, словно на ней появился экран смартфона, но источника света не нашел. Передачи по телевизору порой были подобраны так, чтобы навести его на какую-то мысль. И потому эти «странности» складывались для него в мозаику, в которой он пытался разобраться. И он чувствовал, что все это неспроста, а возможно – проявление слежки за ним. Кто и зачем может за ним следить, Л. не сказал. Я же заметил, что он все равно чего-то недоговаривает. Было ясно, что у Л. формировался бредовый синдром с идеями преследования, а, может быть, уже и систематизированный. Это требовало подключения препаратов антипсихотического действия, помимо сохранения терапии транквилизаторами, и выяснения, что же случилось с ним той ночью.
Две недели после начала терапии антипсихотиками. Все это время состояние Л. постепенно улучшалось. Мы сняли гипсовую повязку, раны его почти зажили, и пальцы возвращали свою силу. Он больше времени проводил с семьей на свиданиях, стал изредка улыбаться. Наши беседы были все продолжительнее. Он рассказывал о своей работе, о своей жизни, о том, как они познакомились с его нынешней женой. О первом браке он говорил редко и неохотно. Видимо, эта тема была ему неприятна. Однако про ту ночь он не добавлял ничего к сказанному. По-прежнему на других пациентов он смотрел в основном с недоверием, выглядывал вечерами в окно и настораживался при неожиданных звуках. Значит, причина его беспокойства еще не отступила. Я пригласил Л. в кабинет на беседу.
– У меня хорошие новости, – начал я, – рука практически зажила и в лечении у хирурга в пределах нашего отделения Вы больше не нуждаетесь.
– Вы меня выпишите? – на его лице отразилось смешанное отношение к этому. С одной стороны, оттенок радости, но основное – это нарастание тревоги.
– Я бы хотел. Но нужно быть уверенным, что то, что произошло с Вами, больше не повторится, – услышав это, Л. слегка поморщился. Я продолжил. – Мы с Вами знакомы уже больше месяца, мы много о чем говорили, но ни мне, ни своей жене, которая нашла Вас на полу всего в крови, ни своей матери, которой пришлось услышать, что Вы в больнице и пытались покончить с собой, Вы так ничего и не рассказали. Я вижу, что Вас по-прежнему что-то тяготит, и я боюсь, что это что-то сможет заставить Вас повторить содеянное, если не сделать хуже. Я не смогу Вам и Вашей семье помочь, если Вы мне не доверитесь.
В какой-то момент моей речи он поднял глаза, смотрел пристально, пытаясь различить во мне оттенки лжи. А потом внезапно я увидел горькую печаль в углах его рта и слезы на глазах.
– Я не могу сказать. Я навлеку на свою семью опасность. И на Вас тоже!
– Все хорошо, Л., – я закрыл окно и дверь в кабинет, сел рядом с ним и понизил голос до шепота. – Никто не услышит, только я. И врачебная тайна не позволит мне рассказать кому-то еще. Что с Вами происходит?
Пациент оглянулся на дверь, на окно, втянул воздух и так же шепотом произнес:
– Они хотят мне отомстить.
Он рассказал, что восемь лет назад на дороге подрался с каким-то пьяным прохожим. Оказалось, что это был – криминальный авторитет. И теперь он его нашел и мстит. Мимо его квартиры часто проезжали странные автомобили, словно выслеживая его. Раздавались странные звуки – хлопки, шорохи из соседней квартиры, словно устанавливали какое-то оборудование. Прохожие пристально смотрели на него, а когда он отворачивался – смеялись над ним. И еще каждый вечер в последний месяц в кустах около дома собиралась шайка. Громко шепталась, смеялась, но слов он не мог различить. До того злополучного вечера. Тогда он услышал, что они кричат ему – «выходи, мы убьем тебя!». Он не мог ничего рассказать жене. Л. был уверен, что они прослушивают его, и если он проболтается, то они убьют не только его, но и семья пострадает. И тогда он решился. Он решился уйти из жизни сам, потому что они бы сделали это жестоким способом и могли причинить вред еще и жене. В тот вечер, когда жена уснула, а он продолжал слышать, как они в кустах дразнили и угрожали, насмехались над ним, Л. вышел на балкон в последний раз. Голова его гудела и словно плыла, переполненная страхом и криками. Сигареты не успокаивали. И тогда он решился. А потом уже, лежа на полу, теряя силы, он успел подумать, что так будет лучше.
– Они и сейчас следят за Вами?
– Не знаю. Возможно. Вроде бы сначала, как я попал сюда, они присматривали за мной. Но недели две уже все стало спокойнее. Я боюсь, что когда меня выпишут, они вернутся и доделают то, чего не смог я.
– Вы не допускаете возможность, что это Вам показалось? Это ведь странно и нелогично, что спустя восемь лет Вам начали мстить и использовать такие большие ресурсы. Слежка, разные машины, установка прослушивающих устройств. А потом еще сидеть в кустах под окнами и кричать Вам угрозы, хотя вокруг много людей, которые могли их тоже слышать?
– Ну, другие люди не могли их слышать. Похоже, какое-то устройство у них было, чтобы сразу мне в голову передавать.
– И все же. Какими же возможностями нужно обладать, чтобы такое устроить. И зачем?
– Вот это-то меня и пугает. Я ничего не смогу с этим сделать. А зачем, я и сам не пойму.
– И все-таки, возможно ли, что произошедшее с Вами было не совсем реально?
Л. засомневался. Эта системная картина в его разуме, схема преследователей, существовала уже больше полутора месяцев. Но в последние две недели ее влияние ослабевало. С того времени как он начал получать антипсихотические препараты. Поэтому он решился мне рассказать. Поэтому сейчас возможно было зародить в нем неуверенность в этой системе. И потому же нельзя его еще было выписывать, ведь вера в эту систему была с ним, а значит и усугубление идей преследования и страхов могло вырасти и привести к еще более тяжелым последствиям.
– Л., Вы сами сказали, что последнее время Вас «они» не беспокоят. Может быть, «они» оставят Вас совсем в покое, если Вы пробудете в отделении еще немного?
Л. согласился. Мы продолжили терапию, увеличив дозировку. Его жене и матери я объяснял, насколько важно, чтобы он принимал препараты. В том числе и после выписки. Страх постепенно отступал. Не было звуков и других признаков слежки. И Л. на четвертой неделе антипсихотической терапии наконец успокоился. Все больше крепло в нем ощущение, что пережитое им – плод его психики. И, что самое важное, он переключился с идеи, что можно защитить семью, умерев, на то, что ему нужно жить ради них. Он заговорил о ребенке, о своем будущем, возможности продолжать работу. Мы консультировали его с профессором и пришли к заключению, что пациента можно готовить к выписке, конечно, продолжая прием препаратов в последующем.
Нет, идеи преследования до конца не ушли из него. Мы виделись с ним после выписки несколько раз, он советовался со мной в те периоды, когда снова появлялась тревога. Он сказал, что если не думать о «них», не вспоминать и тем более не говорить ни с кем, то «они» его не беспокоят, словно «им» важно сохранять тайну своего присутствия. Но Л. признавал, что звуки и шорохи ему казались, что у него есть болезнь, которая проявляется тревогой и «всякими галлюцинациями», так он их называл. Подобных приступов у него больше не возникало, он исправно принимал препараты и в целом вел обычную жизнь. С женой они ждали рождение первенца. Хотя болезнь не отступила до конца, но у Л. появились инструменты, как с ней бороться».
Заключение
В данной истории мы наблюдали за тремя пациентами, совершившими попытку самоубийства. Во многом их симптоматика была схожей: они испытывали обманы восприятия, и их мышление было искажено бредовыми идеями. Забегая вперед, стоит сказать, что подобная симптоматика характерна, прежде всего, для заболеваний шизофренического спектра и в этой части главы будет уместно разобрать их.
Эмиль Крепелин
Шизофрения относится к группе эндогенных психических расстройств. Исходя из действующих причин, традиционно выделяются группы: экзогенных, возникающих вследствие органического поражения головного мозга травмирующими факторами (инфекции, черепно-мозговые травмы, токсическое воздействие, нарушение кровоснабжения и др.), психогенных, основой которых являются психологические травмы, и эндогенных, причину которых в настоящее время полностью выявить не удалось, но предполагается наличие нарушения внутренних взаимодействий клеток головного мозга, в том числе генетически обусловленного. Такая классификация достаточно условна и не общепризнана, но как рабочий вариант применяется достаточно широко. Проявление сходных с шизофренией симптомов описывается давно, предполагается, что человечество на протяжении всей истории сталкивалось с этим заболеванием. Однако как специфическую нозологию ее выделили только в XIX веке. В основе представлений о шизофрении лежит концепция немецкого психиатра Эмиля Крепелина (1856–1926) о раннем слабоумии (лат. dementia praecox), под которым он объединил несколько описанных до него состояний: гебефрения (Э. Геккер), кататония (К. Кальбаум), параноиды (В. Маньян), раннее слабоумие (Б. Морель). Он обнаружил, что с течением времени у пациентов с этими диагнозами наблюдаются схожие нарушения психической деятельности – уменьшение продуктивного осмысления окружающего и снижение интеллекта – состояние, близкое к слабоумию, но в отличие от возрастных изменений, оно возникает гораздо раньше и часто наблюдается в детском и юношеском возрасте. Позднее эти взгляды были пересмотрены. Необходимо также отметить, что в то время набор возможностей терапии был крайне ограниченным, и после прихода эры психофармакотерапии (середина XX века) исходные состояния стали наблюдаться значительно реже, выросла вероятность ремиссий. Сам термин «шизофрения» был предложен другим немецким психиатром – Ойгеном Блейлером (1857–1939) в 1911 году. Название было настолько удачным, что прижилось в научной среде, а второе название шизофрении – болезнь Блейлера. Шизофрения включает в себя два корня: от греческого «шизо» – расщепляю и «френ» – разум, душа. Название отражает важнейшую особенность шизофрении – «расщепление» (диссоциативность) психических функций обусловливает своеобразие психопатологии этого заболевания, поведения больных и психического дефекта, сочетающихся с сохранностью формальных интеллектуальных функций. Так, даже при выраженном дефекте, пациенты могут отлично играть в шахматы, но неспособны ходить в магазин или следить за своим внешним видом.