— Не стоит. Эдак весь ресторан забьют мои сопровождающие, — попыталась пошутить я, но вышло уныло. — Ты мне и так помогла, Лиз. Спасибо, что ты со мной.
Она хитро сощурилась.
— Подожди благодарить, пока ты не увидела, что я тебе привезла. Как знала, что тебе потребуется сегодня быть сногсшибательной.
Когда она вынула из дорожной сумки свёрток, я не поняла, что там, с любопытством наблюдая, как тонкие пальцы разворачивают шуршащую бумагу. Лиза жестом фокусницы встряхнула подарок, разворачивая длинное, в пол, невесомое платье из чёрного шифона. Я ахнула, не сдержавшись. Платье струилось, подол волновался, как живой, тончайшие слои ткани ниспадали мягкими складками. Приталенный силуэт, изящные бретели — совершенная форма, призванная подчёркивать достоинства фигуры. И декольте — заметное, но не вызывающее, скорее намёк, чем вызов.
Лизаветта наслаждалась произведённым эффектом.
— Нравится? Или себе оставить? — провокационно спросила она. И захохотала, когда я подскочила на месте.
— Конечно нравится! — возмутилась я, поглаживая шелковистую ткань. Она удивительно льнула к коже, словно обволакивала.
— Тогда меряй.
Платье село, как влитое. Я покрутилась перед зеркалом, с удовольствием поглаживая бёдра. Не знаю, кто был этот модельер, но каким-то чудом он влез в мою голову и достал оттуда представления об идеальном платье, а потом сшил его, неукоснительно следуя списку даже в мельчайших деталях. Длина подчёркивала ноги, талия казалась ещё тоньше, чем обычно. В таком платье нельзя чувствовать себя простой или грубой. Или несчастной. Спина распрямляется сама собой, появляется горделивая осанка и чувство, что весь мир готов упасть перед тобой на колени.
Когда я выплыла из гардеробной, Лизка тихонечко взвизгнула от восторга.
— Королева! — Она схватила меня за руки и закружила. — В таком платье Маргарита была на балу Воланда.
— Дубина, Маргарита была там без платья, — засмеялась я, останавливаясь.
Удивительно, как сильно влияет на нас одежда. Я уже не чувствовала себя дряхлым судёнышком, увлекаемым быстрым потоком. Пусть штурвал не у меня в руках, но я хотя бы могу грести.
— Он офигеет, — сказала Лизка, довольно потирая ладошки. — Он потеряет дар речи и всю жизнь будет только мычать, я тебе обещаю.
— Да хватит. — Я вдруг засмущалась. — Он наверняка столько красоток перевидал, что его теперь ничем не удивишь.
— Таких он точно не видел, — упрямо тряхнула волосами Лиза.
Я не стала спорить. При упоминании Дубовского моя уверенность снова начала подтаивать, как мороженое на солнцепёке. Мысли роились и жужжали пчёлами, больно жалили, не давая забыть — ты вверяешь себя незнакомцу. Ты не знаешь, чего от него ждать. Может, он самый милый парень на свете? Нет, это вряд ли. Его глаза… Я поёжилась, вспоминая, насколько равнодушным и жёстким он казался на фото. Если мы останемся наедине, чего он захочет? Могу ли я отказаться? И где предел его власти, его прав на меня? Вопросы оставались без ответа, засоряя мою голову мусорной шелухой.
Через несколько часов я выйду из дома, сяду в машину своего парня и поеду на встречу с будущим мужем. Ситуация — верх абсурда. Мне захотелось треснусь себя по лбу, укусить до крови, закричать, что есть силы, на разрыв, до хрипоты. Лишь бы выдернуть себя из этого сна. Разве это реальность? Разве она может быть такой? Я думала, что примирилась со своей участью, но… Зверь, заточённый в клетку, всегда будет жаждать свободы.
И ненавидеть того, кто держит его взаперти.
***
Солнце уже клонилось к закату, когда я проводила Лизку до двери. Она пожелала мне удачи, чмокнула в щёку и упорхнула в такси. Я невольно позавидовала — вот уж кому не о чем переживать. Летом её ждали тусовки на Гоа и в Берлине, осенью начиналась учёба в МГИМО, а будущее было совершенно безоблачным. Моё же казалось непроглядным туманом, в котором мелькают опасные огоньки, зовущие в гибельную трясину.
Я сжала кулаки, длинные ногти впились в ладони. Надо собраться. Стенания и страдания не могут длиться вечно, тем более, что я сама согласилась на всё это. Не на кого пенять. Только на себя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
С улицы донесся автомобильный сигнал. Я вздрогнула, выпадая из своих дум и посмотрела на время: двадцать ноль-ноль. Пора. Отражение в зеркале показалось прекрасным, но каким-то безжизненным. Сведя брови к переносице, я погрозила ему пальцем и улыбнулась, пытаясь выглядеть увереннее.
Илья не стал заезжать во двор. Он стоял возле своего чёрного мерса, подаренного отчимом на окончание школы, и медленно курил, пуская аккуратные сизые кольца.
— Привет. — Я махнула рукой, осторожно ступая тонкими каблуками по земле. — Отлично выглядишь.
— Ты тоже. — Илья скользнул по мне взглядом, облизнул губы. Потом галантно открыл мне дверь, чего не делал, кажется, ещё ни разу. — Прошу.
Он прикрыл дверь и сел на водительское место, мимоходом глядя в зеркало заднего вида. Потом повернулся ко мне и жарко поцеловал в губы, обхватив меня за талию. От его напора сбивалось дыхание, в машине мигом стало жарко. Я почувствовала, что его рука нащупывает моё колено, собирается забраться под подол.
— Эй, эй! — Я отстранилась, перевела дух. — Спокойнее, молодой человек. Сейчас не время.
— А когда будет время? — Он вдруг взбесился, треснул руками по рулю. — Когда этот урод потащит тебя в постель?! Тогда ты захочешь?
Я онемела. То, что я не хотела спешить с сексом, уже становилось пару раз причиной наших ссор, но никогда он не позволял себе такого тона. На контрасте с огнём его ярости я будто покрылась ледяной коркой. Илья опомнился. Он с силой выдохнул и потёр глаза рукой.
— Прости меня, золотко. Я на взводе, сама понимаешь.
— Перестань так меня называть.
— Что?
— Что слышал. Перестань так меня называть. Я же просила миллион раз, — отчеканила я, вбивая каждое слово. Это было жестоко, но я хотела быть жестокой. Единственное, что ещё оставалось под моим контролем.
— Тоже мне, проблема, — фыркнул он, заводя мотор. — Ладно-ладно, если тебе так не нравится, что я пытаюсь быть милым, договорились. Буду называть тебя Златой Сергеевной, так пойдёт?
Вместо ответа я молча пристегнулась. Повисло неловкое, колкое молчание. Воздух в салоне окаменел, ощерился ежиными иглами, царапающими кожу при малейшем движении. Мы не смотрели друг на друга, только вперёд, на дорогу. Это было так не похоже на наши обычные ссоры. Мы оба легко вспыхивали, принимались кусаться, но быстро отходили и мирились, клятвенно заверяя друг друга, что больше никогда не поссоримся. Конечно же, ссорились снова — и снова бурно мирились. Но сегодня мы были двумя мухами в смоле, которые жужжали и не могли пошевелиться, скованные вязкой тишиной.
Илья заехал на парковку у ресторана, остановился. Я нехотя щёлкнула ремнём безопасности, и только тогда парень повернулся, схватив меня за локоть неверными пальцами. У него дрожали губы, глаза были дикими, отчаянными, полными такой тоски, что хотелось выть.
— Не ходи туда, — сказал он пересохшим ртом и закашлялся. — Тебе не надо этого делать.
— Всё решено, — грустно ответила я. — Делай, что должен. И будь, что будет.
«Прости меня, — думала я, горделивой походкой вышагивая по парковке. Илья шёл рядом, низко опустив голову. — Прости меня, если когда-нибудь сможешь. Лучше бы мне вырвали душу и отправили её в Преисподнюю, чем подвергать тебя этому. Но я не могу иначе. И мы должны справиться. Мы обязаны справиться.»
Я планировала застрять возле хостес, сбивчиво объясняя, кто меня ждёт, но она сама подскочила ко мне, едва я вошла.
— Добрый вечер! — Она так мне обрадовалась, словно я была её горячо любимой сестрой, которая пропала без вести и вдруг нашлась. — Злата Сергеевна, пройдёмте со мной, Максим Игоревич уже ожидает.
Кажется, наш прекрасный план трещал по швам. Хостес повела меня не в просторные общие залы, а в один из приватных кабинетов, за дверями которых встречались сильные мира сего. Я узнала его — это был кабинет «Золотая клетка». Как иронично. Дубовскому не откажешь в чувстве чёрного юмора.