Я легонько шлепаю его.
— Кстати, — говорю я, — откуда ты знаешь про «Оазис»?
— Я много что знаю, — смеется он.
— Ты на самом деле не парень, да? — я прищуриваюсь и разглядываю его. — Ты девушка.
— Черт, — он кивает головой и улыбается. А я-то думал, ты не заметишь.
Когда мы доходим до трех миллионов, у меня кончаются идеи. К этому времени у меня есть два дома, гардероб, который заставил бы Опру Уинфри позеленеть от зависти, «порше 911» с откидным верхом, домработница, постоянно проживающая в моем доме, ну не совсем в доме, а в отдельной квартире в подвале, и многочисленные инвестиции в недвижимость. Я не знаю, куда деть все остальное.
— Хм, все остальное я отдам на благотворительность, — великодушно сообщаю я.
Надеюсь, что Ник не спросит, каким именно благотворительным организациям, потому что не смогу вспомнить ни одной из них даже под угрозой смерти. Может, я немного денег и пожертвую, но уж никак не два миллиона фунтов. Даже на самое благородное дело.
— Каким организациям? — спрашивает он.
— Нескольким. Организации по борьбе с раком груди. Еще… НСПСС. — Я помню название по маленьким голубым коробочкам, которые давали в школе. — Против спида — пожертвую всем организациям. И в защиту животных! Да, я отдам кучу денег на защиту прав животных, чтобы из маленьких пони и лошадок не делали кошачий корм.
— А ты? — Я смотрю на Ника. — Что бы ты сделал с пятью миллионами?
Он сидит и долго думает.
— Вряд ли я перееду, — наконец говорит он. — Нет смысла переезжать, потому что мне нравится моя квартира.
— Где ты живешь?
— В Хайгейте.
— Один?
Но на самом деле я хочу узнать совсем не это, а есть ли у него своя квартира, понимает ли он, что такое ответственность, сможет ли содержать жену. Но стоп, говорю я себе, я же не собираюсь становиться его женой. Он не собирается быть моим мужем. Так что это не имеет значения.
— Угу, — он кивает. — У меня комната с кухней и ванной, и я, наверное, мог бы купить квартиру, но мне и так хорошо.
— Ты должен купить квартиру. Нужно пустить корни. — Последнюю фразу я тоже где-то услышала и всегда использую ее, когда говорю о собственности.
— Корни? Зачем?
— Затем, что… — Я не могу сказать зачем, просто мне с детства внушали, что каждый должен купить собственный дом.
— Затем, что ты — дитя поколения Тэтчер, да?
— И ты тоже, — защищаюсь я.
— А вот и нет, — говорит он.
— Как это «нет»?
— Я всего лишь на пару лет старше тебя, но мои родители — убежденные лейбористы.
— Но ты вырос во времена правления Тэтчер.
— Но это же не значит, что я верил всему, что она говорит.
— Иногда трудно не верить тому, что тебе внушали с детства.
— Мне это с детства не внушали.
Почва уходит из-под ног, и я встаю.
— Еще пива? — Он смеется.
— Ну хорошо, особняк покупать ты не хочешь, — говорю я, снова усаживаясь.
— Нет, нет, — отвечает он. — Я подумал, и, наверное, ты все-таки права. Мне нужно купить квартиру, но ничего выдающегося. Может, я даже куплю ту, где сейчас живу.
Я с ужасом гляжу на него.
— Комнату?
— Ладно, — смеется он, — куплю двухкомнатную квартиру.
— Что еще, что еще?
Он думает и вдруг восклицает:
— Знаю! — Его глаза загораются. — Куплю хороший компьютер.
— Ты хочешь сказать, что пишешь роман и у тебя нет компьютера? — медленно выговариваю я.
— У меня печатная машинка, знаешь, с маленьким экранчиком, на котором видно три строчки того, что ты написал.
— Ты, наверное, целое состояние тратишь на замазку, — говорю я.
— Вот, кстати, — улыбается он, — куплю себе столько замазки для машинки, что на всю жизнь хватит.
— Но зачем тебе замазка, у тебя же будет компьютер.
— А вдруг я заскучаю по своей машинке.
— По твоей раздолбанной старой машинке, которая медленно работает и не может исправить ошибки?
— Откуда ты знаешь, что она раздолбанная?
— Это же правда?
— Да, немножко. Но у нее есть характер. Компьютеры кажутся мне безликими.
— Ладно, — вздыхаю я, — мы потратили меньше ста тысяч. У тебя не очень хорошо получается.
— Я мог бы пожертвовать значительную сумму лейбористской партии, — робко начинает он.
— Сколько?
— Миллион.
— Ты не можешь пожертвовать миллион какой-то проклятой партии! — в ужасе кричу я. — Ты безнадежен.
— Извини, — он и выглядит безнадежным, — деньги меня не очень заботят.
— Это видно.
К счастью, Ник смеется и я не могу не заметить, какие белые у него зубы, как смягчается его лицо, как он невероятно красив.
— Эй, — говорит Сэл, склоняясь ко мне и прерывая нас, — у тебя нет хорошего репортажа для меня?
Я сижу и думаю.
— Это не совсем репортаж. Хочешь взять интервью у Шона Мура?
— Шон Мур! — Ее глаза загораются. — Он твой клиент?
Я киваю.
— Мы раскручиваем его новый сериал, и через пару недель мне надо организовать несколько интервью. Разве ты не получила пресс-релиз, я отсылала тебе на прошлой неделе?
— О, — Сэл выглядит виновато, — может, я и получила, но у меня столько пресс-релизов, на половину я даже не смотрю.
— Что? — говорю я с поддельным негодованием. — Ты хочешь сказать, что я стараюсь, придумываю что-нибудь остроумное и забавное, а ты выбрасываешь это в мусорную корзину?
— Нет, — отвечает она, — твои пресс-релизы попадают в большую кучу на моем столе, которая когда-нибудь упадет и покалечит кого-нибудь.
— Я прощу тебя, — я делаю паузу, — если ты дашь Шону хорошую рекламу.
— Разворот на две страницы?
— Это было бы прекрасно.
— Одно условие.
— Я знаю, что за этим последует.
— Можно эксклюзивное интервью?
— Ненавижу, когда журналисты так говорят, — вздыхаю я.
— Но ты знаешь почему, — говорит она. — Нет смысла делать интервью с Шоном Муром после того, как оно появится в других газетах.
— Сделаем так, — предлагаю я. — Я не могу обещать тебе эксклюзив, потому что нам нужно засветиться во всех газетах, но вы получите интервью первыми. Только отнесись к этому серьезно — вы должны будете опубликовать его, если возьметесь.
Мне уже надоело, что мы обещаем газете эксклюзив, выбегаем, чтобы купить утренний выпуск, и обнаруживаем, что репортажа нет, потому что они посчитали, что другая история интереснее. И мне приходится преследовать журналистов целыми днями, и они все время говорят, что вот-вот опубликуют материал, только не знают точно когда, и вскоре об этом вообще забывают.
— Я обещаю, — кивает Сэл.