Читать интересную книгу Буддийское настроение в поэзии - Владимир Соловьев

Но взор ее твердил на все мольбы и пени:

- Прощай!

87

И мы рассталися... И долго, как в пустыне,

По свету, одинок, блуждал я... Вешний сон

Безвременно померк, угас... _Зачем_ же ныне

Сквозь сумрак и туман мне вновь явился он?

_Зачем_ в груди моей так больно и так сладко

Вдруг сердце сжалося, услышав песнь любви,

И с тайным трепетом я в тьме слежу украдкой

Неуловимый бег невидимой ладьи?

"Зачем?" - спрашивает наш поэт, и этим вопросом заканчивается все собрание его сочинений. Если "зачем" заменить "почему", то ответ, кажется нам, ясен. Потому, конечно, что в самой неудачной и нелепой любви все-таки больше смысла и правды, чем в самой удачной смерти и в самом великолепном бездушии.

IX

В начале того же, второго, тома сочинений гр. Кутузова помещены четыре произведения более раннего периода, содержание которых вполне гармонирует с унылым пессимистическим жизнепониманием, нашедшим свое окончательное выражение в "Рассвете". В рассказе "Гашиш" {13} изображается "туркестанец", который от "ужаса жизни" и от "противного сора противной земли" находит единственное убежище в галлюцинациях, производимых отравой:

Прощай... но если бы удары

Судьбы жестокой на тебя

Обрушились и жизнь твоя

Нежданным горем омрачилась,

Припомни, что со мной случилось...

Алла могуч - гашиша дым

Для счастья нищих создан им.

Но если полудикий туркестанец от жизненной тоски не находит другого прибежища, кроме гашиша, то и образованному русскому, пожалуй, придется искать спасения в чем-нибудь подобном: так выходит, по крайней мере, если согласиться с изображением нашей жизни в отрывке "Скука" (1875 года):

И мрак, и сон - терпенья нет!

................................

Под вечер, сладостно зевая,

Мы завтра ничего не ждем,

И скука - скука роковая

Одна над всем царит кругом!

88

Автор, который через семь лет напишет вполне серьезно апофеоз смерти, теперь дает полусерьезный, полуиронический апофеоз скуки. Должно заметить, что дар иронии и сатиры свойствен нашему поэту в очень слабой степени, и читатель готов видеть подлинное выражение его настроения в следующих стихах:

Всепобеждающая скука,

Ты стала общей госпожой!

Плач совести, сомнений мука

Давно покорены тобой.

В тебе одной вся правда ныне;

Ты - жизни цель и идеал (?)

Объемлешь, как самум в пустыне,

И топишь, как девятый вал!

.............................

Священным трепетом объята

Моя душа перед тобой

Я верный раб отныне твой.

Описавши царство скуки в столичной гостиной, поэт переносится мечтою в деревню, к мужикам. Но и там опять скука, хотя "иная":

Я слышал вьюги завыванье

Вокруг пустынных деревень,

Я видел томное мерцанье

Лучин сквозь ночи зимней тень;

Холмы и горы снеговые,

Мороз, метель и мрак кругом,

Да лица _хмурые, худые_

В убогих хатах пред огнем...

Вот с тяжкою борясь дремотой,

Согнулась баба над работой.

Веретено ее жужжит,

_Тоску-печаль_ наводит _злую_.

Мужик _угрюмо_ чинит сбрую,

В качалке детище кричит.

Ползут часы труда и скуки

В молчанье _мертвом_, в дымной мгле,

Но вот и ужин на столе

Явился; трудовые руки

Взялись за ложки... хлеб, вода,

..............................

Квас кислый - ужин хоть куда...

И вновь безмолвье, треск лучины,

_Докучный_ шум веретена,

Покой _беспомощной кручины_,

Стенанье ветра у окна,

Мороз и вьюга над полями,

Луна средь дымных облаков,

И на дворах за воротами

_Унылый_ лай _голодных_ псов...

89

Я полагаю, что жизнь крестьян вообще достаточно бедственна сама по себе и что нет никакой надобности еще наводить на нее мрачную краску субъективного характера. Почему шум веретена вызывает непременно злую тоску? Почему мужики и бабы неуклонно пребывают в мертвом молчании? Относительно баб это вполне неправдоподобно, да и мужики, если не ошибаюсь, весьма часто нарушают безмолвие более или менее крепкими словами, свидетельствующими о некоторой бодрости духа. Лица у них также бывают всякие, а не одни только хмурые и угрюмые. Я думаю даже, что и собаки деревенские не всегда бывают голодны и лают не всегда уныло, а иногда, напротив, с остервенением. Конец отрывка с полною ясностью показывает, что причина такого преувеличенно-мрачного взгляда находится не в природе вещей, а в болезненно-желчном настроении автора. Когда светская хозяйка просит его написать ей в альбом что-нибудь смешное, он вдруг приходит в совершенно несогласное с обстоятельствами дела ожесточение:

И злобой тайной вдохновенный,

Альбом я в руки смело взял

И в нем красавице надменной

Желанья сердца написал:

"Скучай - ты создана для скуки;

Тебе иного дела нет.

Ломай и голову и руки (?)

Тебе на все один ответ.

.............................

Скучай! - С рожденья до могилы

Судьбою путь начертан твой:

По капле ты истратишь силы,

Потом умрешь... И бог с тобой!"

За что же это, однако? Чем виновата эта бедная дама, если, как видно из всего предыдущего, поэт ни в ком и ни в чем, ни вне себя, ни в себе самом, не находит ничего, кроме скуки?

Насколько эта идея скуки не случайна, а укоренилась в настроении и сознании автора, видно из того, что с нее же начинается и следующая пьеса "Старики" {14}, написанная, однако, через два года после предыдущей.

Был долгий мир; мол _было скучно_;

Дремали мы в тоске немой,

_Сквозь сон внимая равнодушно_

Европы шум _для нас чужой_.

Быть может, если бы этот шум Европы,- поднимаемый ведь не из-за одних низших страстей и интересов, но также

90

и из-за высших принципов и идей,- не был для нас таким чужим, то и скучать нам было бы некогда; как бы то ни было, нашлось другое средство против скуки - война. Такое лекарство, однако, кажется нашему поэту хуже самой болезни, и на этот раз он, конечно, прав:

Но бранный призрак дик и страшен;

Вокруг него проклятья, стон.

Как хищник, кровью мерзких брашен

Упитан и обрызган он.

Автор хочет показать ужас войны, представляя его отражение в маленьком уголку мирной жизни. Сюжет рассказа - трагический конец современных Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны {15}: он, отставной военный, воспламеняется бранным пылом, идет на турка и погибает в сражении; она не переносит этого горя и умирает под шум народных ликований по случаю взятия Плевны {16}.

Выл вечер. Плошек красный свет

Сквозь дым пылал перед домами;

Народ по улицам толпами

Бродил всю ночь, и до утра

Гремели песни и "ура"!

Ура, ура! - и вдруг в полночи

Старуху пробудил тот крик;

Прислушалась, открыла очи...

"Анисья", прошептал язык,

"Что там такое?" - "Плевну взяли",

Анисья сонная в ответ

Пробормотала. Странный свет

Мерцал пред окнами; звучали

Лихие песни, смех - и вот

Воскресло в голове сознанье...

Убит! раздалося стенанье;

Ура! в ответ кричал народ.

Кроме этого прекрасного заключения, весь рассказ, при симпатичном замысле, довольно слаб в художественном отношении.

Если в современной жизни поэт видит только или скуку, или ужас, то едва ли найдет он что-нибудь хорошее в истории. Гр. Кутузов нашел в ней для своего творчества только один сюжет - смерть Святополка Окаянного. Это интересная попытка представить в художественной форме психологию преступника, показать, как совершенное злодеяние объективируется, становится внешнею силою, которая толкает к новым преступлениям. Тем не менее мне кажется непозволительным приписывать историческому лицу, хотя бы даже

91

окаянному, такие преступления, каких он не совершал, особенно же если их и вовсе невозможно было совершить. Гр. Кутузов в своей драматической сцене заставляет Святополка убивать схимонаха Варфоломея, причем выводится также старец Иринарх, строитель скита пустынножителей. Все это принадлежит, очевидно, к монашеству греко-восточному. Между тем действие происходит в 1019 г. в пограничной местности между Польшей и Богемией, т. е. в Силезии или в Моравии, а в этих странах восточное монашество, если бы и успело появиться со всеми своими особенностями в краткое время епископства св. Мефодия (в IX-м веке), то во всяком случае к началу XI века давным-давно исчезло {17}.

Это, конечно, мелочь. Любопытно не то, что автор произвольно и неудачно усугубил окаянство своего героя, а то, что он во всей истории заинтересовался только одним этим окаянным. Такой выбор мрачного злодея в качестве единственного исторического сюжета кажется мне не случайным: он находится в связи - вероятно, невольной и несознанной - с господствующим миросозерцанием нашего поэта и с его взглядом на историю. Признавая жизнь бессмыслицей, он в историческом движении человечества видит не только "чужой шум", "лести звук пустой" и "праздных слов игру", но даже какое-то злодеяние. Основной мотив исторического прогресса есть покорение дикой природы человеческим духом. Но именно это кажется поэту чем-то греховным, заслуживающим кары и получающим ее. Такая идея, согласная с общим пессимизмом гр. Кутузова, вдохновила его поэтическую сказку "Лес", содержание которой он нашел в прозе А. Додэ, но взял по праву как свое и претворил в прекрасные стихи {18}.