Читать интересную книгу Буддийское настроение в поэзии - Владимир Соловьев

......................

Казалось мне, что безвозвратно

Любовь и счастье скрылись вдаль!

Не оттого ль в строках тех внятно

Звучит сердечная печаль?

Не оттого ль веселья звуки

И радость жизни чужды им,

Что я слагал их в дни разлуки

Тоской глубокою томим?

Но воротись - улыбкой нежной

Мне душу снова озари,

Как светом утренним зари

Потемки ночи безнадежной

И сердце радостней, живей

Забьется, полное участья,

И - верю я - в груди моей

Еще найдутся песни счастья.

Нашлась только одна такая песня: это "Сказка ночи", следующая непосредственно за "Старыми речами". Это есть радостный гимн любви, единственный в поэзии гр. Кутузова, но и он оканчивается в минорном тоне.

Мне сказывала Ночь: "Вас в мире только двое!

Сияние зари, мерцанье звезд полночных,

Равнины тихие и небо голубое

Весь этот мрак и блеск для вас - для вас одних.

Когда б друг друга вы не знали, не любили,

Когда бы чуждою тебе была она,

Ни эти небеса, ни звезды б не светили,

Простор, туман и даль к себе бы не манили,

И я сама, как смерть, была бы холодна".

.........................................

Так говорила Ночь, и выше все и жарче

Зарницы страстные пылали в облаках,

Теплее ветерок дышал в ночных потьмах,

А образ милый твой все чаще и все ярче

Улыбкой, как лучом небесным, озарен,

Мне в душу проникал, глядел мне прямо в очи,

И взглядом повторял он ту же сказку Ночи

Про счастие любви... _Ужель то был лишь сон_? {8}

75

Да, по крайней мере, для поэзии гр. Кутузова это оказалось лишь сном. У него, как у настоящего поэта, окончательный характер и смысл его произведений зависит не от личных случайностей и не от его собственных желаний, а от общего невольного воздействия на него объективной реальности с той ее стороны, к которой он, по натуре своей, особенно восприимчив. Вторая его поэма, "Дед простил", представляет значительное развитие и углубление той же самой буддийски настроенной мысли, которая в "Старых речах" выражена еще неясно и которую в "Посвящении" и в "Сказке ночи" он пытался отвергнуть, хотя лишь на мгновение и без полной уверенности.

IV

Не весел что-то старый князь:

Его тревожат злые думы;

Глубоко в кресло погрузясь,

Молчит он, мрачный и угрюмый.

Пред ним молоденькая дочь

Сидит и книгу вслух читает,

Огонь в камине догорает,

А на дворе метель и ночь {9}.

Этот старый князь, когда-то обманутый и брошенный своею женою, которая ему оставила единственную дочь, скрылся с этою дочерью в деревне.

Кончался день, вставала ночь,

Одна звезда ему светила:

Одна любовь его живила

Его дитя родное - дочь.

И вот ее хотели у него отнять; явился "человек чужой, веселый, дерзкий, молодой"; она его полюбила и просит о согласии отца. Старик с гневом отказывает:

"Нет, свадьбе этой не бывать,

Пока я жив!.. Уж гаснут силы;

Добресть хоть дайте до могилы

И в ней уснуть... Не долго ждать".

Через три дня жених тайно увозит княжну. Отец, узнавши, пускается за ними в погоню при страшной метели; лошадь падает, он, обезумев, бежит пешком, бросает шубу, и на другой день его привозят домой обледенелого и умирающего. Между тем дочь успела обвенчаться; она пишет отцу и в ответ получает роковое известие:

76

Ужель разлуки краткий миг

Перенести не мог старик?!

Ведь дочь к нему бы воротилась,

Ведь все мгновенно б объяснилось,

Лишь только б увидал он их

Счастливых, светлых, молодых!

Лишь понял бы, что друг без друга

Им невозможно было жить,

Как невозможно птицам юга

Не мчаться вдаль и гнезд не вить.

Но эта птичья философия оказывается несостоятельной. Дочь застает старика уже на столе, и с нею делается страшная перемена:

Прислушайтесь: то не рыданья

Печали жгучей - то стенанья

Навек разбитой жизни - в них

Ни слез, ни звуков нет живых!

Давно ли полон был веселья

Влюбленный взгляд тех чудных глаз?

Теперь, как в мраке подземелья

Заглохший светоч, он погас.

Погас - и красота увяла,

И не играет в жилах кровь,

И жизнь поблекла, и любовь

Для сердца непонятной стала!

На мужа юная жена

Глядит с враждебностью немою;

Отныне навсегда чужою

Ему останется она.

Для них уж нет уединенья!

Их трое, муж, жена... и он!

Мертвец, не давший им прощенья,

Неумолим, непримирен

Стоит - и смотрит прямо в очи,

И дышит холодом на них...

Они бегут того жилища,

Где им покоя больше нет;

Но мертвый с своего кладбища

Встает, несется им во след.

Они в шумящую столицу

На суету, в толпу людей,

Все дальше, дальше, за границу,

К брегам неведомых морей

Бегут; но призрак грозный мчится

За ними всюду по пятам.

Ни отдохнуть, ни позабыться

Мертвец им не дает и там.

И у несчастной нет уж силы

Бороться с выходцем могилы:

Он овладел ее душой,

Ее умом, ее мечтой.

Он - мертвый - победил живого,

Того обидчика чужого,

77

Того лихого пришлеца,

Что дочь похитил у отца.

И только в краткий миг забвенья

Жена на мужа взглянет вновь,

Ей призрак шепчет: нет прощенья!

И меркнет взгляд и стынет кровь.

Опять, опять воспоминанье:

Чу! - зимней вьюги слышен стон,

И лай ночной, и коней ржанье

И вопль, и похоронный звон!

У нее все-таки рождается сын, и ей приходит на мысль, что он должен искупить ее вину и примирить ее с отцом. Печальная семья возвращается из-за границы в деревню, ту самую, где жил и умер старый князь. Больная страдает по-прежнему. Проходит несколько лет.

А мать несчастная все ждет,

Ждет, чтобы чудо совершилось,

Чтоб сердцу как-нибудь открылось.

Что ей мертвец вину простил,

Что внука дед благословил.

И создает она приметы:

Хотелося бы ей во всем,

Что совершается кругом,

Читать решенья и ответы.

Недуг ли тяжкий поразит

Кого-нибудь, и невозможно

Спасти ту жизнь - она тревожно

Молитву жаркую творит.

С боязнью страстной и тоскою

Повсюду кары ищет след

И мнит себя одну виною

Всех зол, и недугов, и бед.

Во время жестокой засухи, когда народ молился в церкви о даровани дождя, ей вдруг показалось, что если небо исполнит эту молитву, то это будет знаком, что отец простил. Она говорит это маленькому сыну, заставляет его молиться, а сама идет в сад.

Поникнув робко головою,

В тиши заглохшею тропою

Идет и слушает она.

Засуха, зной... Во мгле туманной

Лик солнца красен, воздух спит;

Но, чу! - какой-то грохот странный

Недалеко в тиши звучит.

Скоро показывается грозовая туча:

78

Идет - и небо тесно ей!

Она живет, растет и дышит,

И крылья мощные колышет,

И хмурый черный вал бровей.

То взглянет вдруг и заморгает,

Заговорит... то вновь смолкает

В раздумье страстном - и грозна

Ее живая тишина.

Идет, надвинулась, сверкнула

Могучим взглядом; грянул гром,

И все смешалося кругом,

Все в тьме и буре потонуло.

Не потонуло лишь одно

Несчастной дочери моленье,

К отцу доносится оно

Сквозь шум, и грохот, и смятенье,

И жизнь страдальческую в дар

Приемлет Бог... Все позабыто,

Все прощено, все пережито...

Искуплен грех, и пал удар!

Перед страдалицей мгновенно

Разверзлась огненная твердь

Улыбка... взгляд... и вопль блаженной

Небесной радости, и - смерть!

За миг пред тем она стояла

В борьбе с последнею мечтой...

Теперь, склонясь к земле сырой,

Она спокойная лежала.

Содержание этого рассказа - самого интересного из трех - напоминает что-то глубоко архаическое и таинственное. Человеческие жертвы предкам, мертвецы, дающие дождь и говорящие в грозе... Но заключительный смысл ясен. "Последняя мечта", от которой должна отказаться страдающая человечность,это мечта о возможности примирения и счастья в жизни, хотя бы чрез посредство новых поколений: истинный исход только отрицательный - в прекращении жизни.

V

Счастье не только случайно, как было показано в "Старых речах", но непозволительно, незаконно по существу. Счастье детей вытесняет из жизни родителей - это есть роковой грех, непоправимая в жизни обида. Искупление, примирение - _только в смерти_. Это заключительное торжество смерти разрастается в третьей поэме в целый апофеоз {10}. Тут уже смерть является не только как единственное разрешение жизненных противоречий, но как единственное истинное благо и блаженство. Сюжет этой третьей поэмы

79

гораздо проще, чем во второй и даже в первой. Герой перебивает невесту у жениха. Тот его вызывает на дуэль и смертельно ранит. Умирающий прозревает истину бытия, которая открывается ему как смерть.

Я понял тишину! Я понял, чье дыханье

Мне в душу веяло прохладой неземной;

Чьей власти покорясь, утихнуло страданье,