Читать интересную книгу Введение в психологию - Абрам Фет

Мы изложили консервативный образ мыслей не слишком серьезно, но зато с научной строгостью, о которой эти люди не могли и мечтать. Забавнее всего то, что консерваторы тоже пытались опереться на науку своего времени; от рационализма они апеллировали к опыту; вместо механики они вдохновлялись биологией, охотно ссылаясь на Дарвина, и все это очень смешно. Нет надобности воспроизводить все эти наукообразности столетней давности [Кто хочет убедиться, как закономерно возникают наукообразные химеры, может обратиться к Тэну (не к «Истории революции», а к «Истории искусства»)]; мы выделили в них то, что в них было серьезно и заслуживает внимания.

Девятнадцатый век, начавшийся с консервативной критики рационализма, становится эпохой эмпиризма. Но эмпиризм в естествознании и в истории лишь поверхностно задевает психологию. Усвоив, что человек сложен, психологи довольствуются немногим: они исследуют то, что в человеке просто. Возникает наука о простейших реакциях человека, типичным достижением которой является закон Вебера-Фехнера: «сила ощущения» пропорциональна логарифму мощности воспринятого сигнала. Эта наука – психология реакций – сама по себе, разумеется, полезна; она помогает тренировать шоферов и летчиков, уменьшает ошибки диспетчеров, предохраняет от грубых оплошностей в организации физического труда. Но беда в том, что это, собственно, не психология человека. В самом деле, чем отличается такая «психология человека» от «психологии высших животных»? Вряд ли можно серьезно говорить о качественном различии на этом уровне исследования. Единственный человеческий элемент в такой психологии – это использование информации, сообщаемой подопытным субъектом: человек, в отличие от животного, может рассказать о своих ощущениях. Но это различие – опять-таки, на уровне психологии реакций – не принципиально. Можно регистрировать ощущения, их интенсивность и динамику, например, по выделению адреналина. Ясно, «что психология реакций» не является специальной психологией человека; это психология животных, в которой человек выделяется лишь значениями изучаемых параметров. Даже в качестве психологии животных эта наука довольно поверхностна, в сравнении с тем, что объясняет нам этология.

Таким образом, почти до конца девятнадцатого века психологии человека, в серьезном смысле этого слова, еще нет. Рационалистическое объяснение человека разрушено «консервативной» критикой, но эта критика не конструктивна: она лишь подчеркивает сложность человека с позиций здравого смысла. Эмпиризм эпохи вызывает в психологии лишь поверхностные исследования, робко цепляющиеся за эксперименты «лабораторного» типа.

Как всегда в таких случаях, недостающее научное знание восполняется «донаучным». Мы можем оставить здесь в стороне Шопенгауэра, единственный интерес которого состоит в «консервативном» обличении рационализма (не с эмпирических позиций, а с точки зрения опошленной индийской философии). Несравненно более важный мыслитель, которого (при всем его «донаучном» стиле мышления) никак нельзя обойти, – это Ницше. Но к Ницше мы вернемся в дальнейшем. Даже в самом кратком обзоре психологии ему должна быть отведена отдельная глава.

3.Подсознание.

Важнейшее открытие Фрейда, лежащее в основе всех остальных и положившее начало научной психологии человека, – это открытие подсознания. Что такое подсознание и как можно объективно его обнаружить?

Условимся называть сознательной ту деятельность человеческой психики, которая регистрируется и, при желании, запоминается подопытным субъектом. Человек запоминает, в отдельных случаях, довольно длинные цепи собственных представлений или умозаключений. Рассмотрим два крайних примера, относящихся к наиболее «противоположным» системам психической деятельности. Пожалуй простейшим примером психической деятельности человека может служить простое вспоминание последовательных восприятий, в хронологическом порядке их следования. На первый взгляд, здесь сознательно воспроизводится ряд картин, образующих нечто вроде документального фильма; если при этом получаются пробелы и искажения, то хотелось бы объяснить их «техническими» причинами – недостатками восприятия или памяти. Но в действительности последовательность воспоминаний мало напоминает документальную ленту, даже с пробелами и испорченными кадрами. Эпизоды чередуются прихотливо, все время сбиваясь с хронологического порядка, иногда возвращаются и, более того, перемежаются кадрами из других фильмов! Нетрудно убедиться, что никакое сознательное усилие не способно сдержать этот процесс и ввести воспоминание в «прямолинейную» колею. Напротив, чем большие усилия Вы прилагаете, тем хуже результат. Последовательность воспоминаний явно напоминает не документальный, а художественный фильм. (Мы пользуемся этим сравнением лишь для наглядности, сопоставляя более сложное с более простым; в действительности художественные фильмы в упрощенной форме имитируют «поток сознания» человека). «Монтаж» явно не случаен, и нередко в расположении эпизодов можно подметить некоторые тенденции; здесь налицо психическая деятельность, не фиксируемая сознанием.

Другой пример – процесс решения математической задачи. Легко заметить, что фактический ход решения очень мало напоминает его окончательную запись, «отредактированную» подопытным субъектом. Процесс размышления над задачей состоит из различных линий (попыток, подходов), прихотливо сменяющих друг друга и, как правило, не ведущих к цели («ошибочных»). Опять-таки, способ переключения этих линий не поддается контролю сознания; мы сознаем, что и как мы ищем на каждом этапе, но не сознаем, каким образом переходим от одного плана поиска к другому. По-видимому, основное планирование наших мыслительных операций также не фиксируется сознанием. Но самым загадочным представляется появление решения. Решение возникает всегда неожиданно, после очередного неправильного хода мысли; складывается впечатление, что решение приходит «извне», из некоторого невидимого механизма, внезапно выбрасывающего его в сознание. Все предыдущие неправильные попытки были нужны, по-видимому, только для стимуляции этого механизма. Как только идея решения возникла, начинается рутинная работа сознания; оно регистрирует, сравнивает, располагает в ряды, словом, «оформляет» решение в его законченном виде, пользуясь злополучным термином наших канцелярий. Загадочный способ, которым к нам приходят идеи, давно привлекал внимание ученых и философов; последние изобрели для его объяснения термин «интуиция» и написали на эту тему множество сочинений. Во всяком случае, ясно, что идеи и решения получаются сознанием в готовом виде, вырабатываются же они в результате деятельности, от сознания ускользающей.

В обоих рассмотренных нами примерах отчетливо видно наличие в нашей психике деятельности, не фиксируемой сознанием и происходящей, следовательно, в некотором другом механизме мозга, остающемся невидимым и обнаруживающем себя лишь косвенным путем. По-видимому, в этом механизме следует искать источники творческой деятельности человека. Как мы увидим дальше, цели, к которым стремится человек, также задаются его сознанию извне; они происходят от биологических стимулов, формирование которых мы непосредственно не замечаем. В этом проявляется, быть может, глубокая мудрость эволюции, скрывшей от нас движущие силы жизни.

В самом деле, если сознанию человека отводится роль контроля, расчета, обработки данных, словом, роль бухгалтерии жизни, то важно оградить от мелочного вмешательства этого контроля более глубокую деятельность, от которой зависит выработка решений. Но самый надежный способ убрать помехи – это полностью скрыть самое существование «верховной власти». По такому пути и пошла природа.

Часто сравнивают человеческую психику с айсбергом, главная часть которого находится под водой и невидима, как подсознание. Открытие подсознания вызвало кризис в сознании Запада, воспитанном на доктринах рационализма и позитивизма. Впечатление, произведенное этим открытием на дофрейдовского человека, выразил в 1920 году Бертран Рассел, сказав, что «современная психология проникла гораздо глубже в тот океан безумия, по которому совершает опасное плавание утлая лодка человеческого разума». Можно понять настроение философа, сообщившее эмоциональную окраску этим словам; но для самой психологии подсознание безумно лишь в техническом смысле, точно так же, как для оптики ночь «темна» лишь в смысле условий освещения.

В действительности исследование невидимого и составляет основную задачу науки. Но для этого ей приходится прибегать к методам, необычным для нашей повседневной жизни. Вы мало узнаете о пищеварении, если будете только есть; положение радикально изменится, если прибегнуть к вскрытию желудка. Правда, для изучения психики столь прямолинейные методы непригодны, и дело здесь, может быть, не только в младенческом состоянии нейрофизиологии. Важнейшие механизмы природы были открыты задолго до того, как удалось обнаружить их материальные носители. Атомы и гены стали неотъемлемой составной частью человеческого знания совсем в другую эпоху, чем были созданы средства для их экспериментального обнаружения. Впрочем, самое понятие «обнаружение» не так уж просто. Крупные молекулы, соответствующие менделеевским генам, были обнаружены в смысле, близко напоминающем обиходный смысл этого слова. С атомами дело обстоит уже иначе. «Увидеть» их принципиально невозможно, и доказательства их существования по необходимости всегда будут «косвенными». Все эти соображения мало тревожат представителей наиболее развитой из естественных наук, физики. В действительности физики для объяснения природы строят модели. Более сложная модель опирается на «наглядные представления», заимствованные из более простой, т.е. уже ранее построенной привычной модели, опробованной сравнением с экспериментом. Но при этом составным частям модели вовсе не приписывают прямой связи с какими-то математическими носителями; электронные орбиты, спины и излучение фотонов – всего лишь привычные опоры для математических построений, а наглядные представления об этих вещах не принимаются слишком всерьез. Никто не рассчитывает, что эти чрезвычайно полезные вещи будут когда-нибудь «обнаружены» с помощью более утонченных приборов; и есть глубокая причина, почему на это надеяться напрасно. Дело совсем не «обнаружении» составных частей модели: о достоинстве модели судят по ее следствиям. Нет причины иначе подходить и к моделям психологии, независимо от того, будут ли когда-нибудь найдены их «носители» вроде генов, или же они останутся лишь мысленными схемами описания, наподобие моделей атомной физики.