Читать интересную книгу Другая, следующая жизнь - Светлана Федотова-Ивашкевич

Девицу-то угощали, а потом на сеновал или еще куда. К хозяйке ее уже жандарм привел: дополнительные безобразия ему в околотке ни к чему. Раз уж так случилось, пусть работает с билетом. Когда я в этом доме убираться начала, она уже три года там работала. Век таких женщин короток – пять, максимум семь лет, и на погост. Их же ведь бьют, голуба, смертным боем. Да и болезни всякие, прости господи… Яма, одним словом, выгребная яма – долго там не проживешь.

Стали мы с ней беседовать. Вернее, говорила одна я, она больше молчала. Я ей и про Марию-Магдалину рассказывала, и про то, что на небе за одну раскаявшуюся грешницу сорок праведников дают, и про малюток, которые умирают, как мухи, в сиротском доме, потому что нет там за ними ухода. Искала я ту ноту, которая затронет ее душу, и нашла – достоинство. Все-таки она была с понятием. Все эти мерзости, что с ней делали разные мужчины, иногда по шесть-семь за ночь, не умаляли ее. Они не задевали ее сердца и были всего лишь деталью атмосферы. Кто-то живет в Африке и его кусают москиты, кто-то в Сибири и потому в мороз кутается в тулуп, а вот она – в доме терпимости, и тут приходится жить вот так. В то же время чулок с дыркой очень даже ударял по ее достоинству. Такая причудливая у нее была внутренняя конституция.

Потихоньку стала я ей говорить, что ведь она и грамоту знает, и совсем на товарок своих не похожа, что она совсем другая и сможет начать жить заново. И чувствовала я, что слова мои произрастают в ней, как цветки мать-и-мачехи апрельским днем. Стала она более опрятной, да и клиентам начала дерзить: то не буду, с этим не пойду. А раньше-то была совсем безответная и бессловесная. Хозяйка только диву давалась такой внезапно проснувшейся строптивости, а я радовалась: мне все это казалось признаками выздоровления. «Очнется, родимая», – думала я. Да, как потом оказалось, зря.

Однажды она пошла к дому, в котором она в няньках работала, да и повесилась там под окнами.

– Так ведь это значит, тетенька, что она очнулась, – говорила я.

– Ох, не знаю, не знаю, голуба. По-моему, так лучше бы она жила. Даже такая жизнь все-таки лучше, чем смерть. Зареклась я, голуба, с тех пор в дела провидения вмешиваться. Спасать нужно того, кого можно спасти, а ежели кто хочет повеситься, да ему не дают, так он пойдет и застрелится. И только всю комнату своими мозгами забрызгает, отмывай потом. Ушла я оттуда в тот же день и долго по монастырям свой грех замаливала.

– Тетенька! Ну, ты-то при чем? Какой грех, о чем ты?

– Блазнила я ей, Зоя. Только сейчас я это понимать начала, а тогда чувствовала свою вину, но, в чем она, осмыслить не могла. Она в том, что я ее на почву пыталась вывести, да в гораздо большую трясину завела. Ведь когда у человека достоинство просыпается, да воли нет его осуществлять, так ведь это и есть самая что ни на есть смертельная комбинация. А в дома терпимости женщины уже без воли попадают. Только без нее там возможно выжить. А с волей-то женщину и изнасиловать невозможно, будь мужчина сильнее хоть в десять раз.

С волей у меня все было в порядке. Поэтому я спокойно дала себя поднять и куда-то понести. Я не открывала глаза, чтобы себя не выдать. С меня сняли боты и пальто и положили на что-то мягкое. Спасибо, что не на улицу и не в грязь.

Я лежала с закрытыми глазами еще долго, боясь пошевелиться. Потом осторожно приоткрыла глаза. Ничего не было видно, только из-под двери пробивалась узкая полоска света. Где-то вдали играла музыка и слышались голоса. Я приподнялась на локте. Внезапно, что-то скрипнуло прямо у уха. Щелк! И свет резко ударил по глазам. Я инстинктивно зажмурилась, а когда открыла глаза, то завизжала так, что, будь в этой маленькой комнатке окно, оно бы разбилось.

На стуле рядом со мной сидел черт.

Я кричала и кричала. И все не могла остановиться, даже когда поняла, что это всего лишь карлик. Даже не карлик, а один из тех тихих и услужливых уродцев, которые во множестве стоят на паперти, метут улицы и выполняют другую грязную и простую работу. Похоже, это была его комнатка. В нее входил только топчан и стул. Прилетевшей на мой крик хозяйке, даже если бы она захотела сюда зайти, просто не нашлось бы места. Поэтому она кричала из коридора:

– Негодяйка! Распугала всех моих клиентов своим визгом! У меня приличное заведение, а не черт знает что! Или ты сейчас же заткнешься или я вышвырну тебя вон!

И еще она добавляла всякие слова, значение которых было ужасно. Я замолчала скорее от потрясения – так со мной никто никогда не разговаривал.

– Займись ею, – кивнула хозяйка на меня толстой девушке, стоящей за ее спиной. Они были похожи как две капли воды, если бы не разница в возрасте лет в двадцать.

Девушка отвела меня на кухню, налила мне чаю с мятой и дала в руки большую баранку. Сама села напротив, подперла голову руками и, посмотрев на меня добрыми глазами, какие могли бы быть, к примеру, у огурца, приказала:

– Рассказывай.

Я судорожно вздохнула и, прихлебывая чай, рассказала свою историю. Что ехала во Владивосток и вышла на станции взять кипятка, а поезд вдруг ушел и, в нервическом припадке, шла куда глаза глядят, а сама я генеральская дочь из Санкт-Петербурга. Оказывается, у меня получается складно врать. Зачем я соврала? Не знаю. Это было какой-то подсознательной защитной реакцией. Правда была слишком против меня. С ней я бы увязла в этом притоне, как муха в варенье. Хороша барышня – украла родительские деньги, стала невенчанной женой, пыталась дать взятку. Я опять заревела в голос.

– Ну, будя, будя, – утешала меня девушка, наливая мне валериановых капель, – давай-ка поспи, а завтра придумаем, что делать дальше.

Она отвела меня в какую-то комнату, где стояла большая кровать с балдахином. И я упала в нее, как в омут.

Утром я долго не могла поверить в то, что все это происходит со мной. Мне наконец-то стало страшно. Оглядевшись, пришла в еще больший ужас. На столике стояла большая тарелка с фруктами: яблоки, гранаты и виноград… Это был зловещий натюрморт для города, где слаще ирги да крыжовника ничего не произрастало.

Он означал только одно: дела мои плохи.

Я хотела одеться, но платья там, где его оставила, не было.

– Встала моя хорошая, встала моя любезная ягодка, – в дверь вкатилась хозяйка. Как и вчера, я не могла поверить, что эти слова звучат по отношению ко мне. – Как вы нас вчера напугали, милочка! На вас вчера лица не было!

– Да, мадам, – пролепетала я, – простите, что так получилось.

– Не стоит извиняться-с. Масюсь мне уже обо всем рассказала! Ах, бедняжка-с! Как вам пришлось намучиться и столько пережить! Но сейчас вы в надежных руках. На счастье, вы оказались именно у нас – здесь же кругом столько лихих людей! Ваше платье я отправила в чистку. Оставайтесь у нас столько, сколько пожелаете. Единственное, я бы не советовала вам без необходимости выходить из нашего дома, чтобы не было недоразумений. И ночью у нас, конечно, шумновато, а так интеллигентные девушки, прекрасный повар, вы с интересом проведете у нас время. А телеграмму вашим родным даст наша прислуга, вот я и бланк уже вам принесла.

Все ясно. Она решила, что я действительно генеральская дочь, отставшая от поезда, а значит, мой воображаемый папа должен щедро ее наградить за мое спасение.

– Благодарю вас, мадам, – я заставляла себя не шептать, – я тут же отобью своим родным «молнию». Мне хотелось хотя бы примерно определить сумму, которую они должны мне выслать.

Я хотела оценить масштаб катастрофы.

Довольная мадам начала загибать пальцы:

– Поверьте, для вас это будет сущие пустяки-с, моя ягодка. Это наша самая шикарная комната-с. Она вам будет стоить в день всего…

И она назвала такую сумму, что мне пришлось прикусить язык, чтобы не охнуть. Это был грабеж. Тем же ласковым голоском мадам сообщила, сколько мне будут стоить обеды и услуги горничной.

Я молча взяла бланк и стала писать: Санкт-Петербург, Большая Морская, 2, генералу (тут я слегка запнулась – какую фамилию написать?) и уверенно вывела – Кутузову. «Папенька, со мной все хорошо. Я в Перми. Пожалуйста, вышли мне (и написала сумму в два раза превышающую ту, что просила мадам за неделю пребывания здесь с обедами и горничной). Твоя Катерина».

Мадам плотоядно впилась в строчки. Фамилия Кутузов внушила ей доверие.

– Адрес свой сами напишете, хорошо? – обнаглела я.

– Хорошо, хорошо-с, – мадам попятилась спиной к двери, мелко кланяясь. Она счастливо улыбалась и держала телеграмму, как будто это был хвост удачи.

«А ведь она сотрет меня в порошок, если не получит этих денег», – подумала я, как только она вышла. Дверь тут же опять открылась, и мадам, как будто услышав мои мысли, возникла вновь. Как в пленке, которую крутят назад, она опять проделала весь путь до моей кровати, только в руке вместо телеграммы у нее был сверток.

– Это от нашего заведения вам подарок-с, – даже как будто смущаясь, сказала она и зачем-то добавила, – все чистое, ненадеванное.