Читать интересную книгу Другая, следующая жизнь - Светлана Федотова-Ивашкевич

Это было какое-то недоразумение. Офицер с жалостью посмотрел на меня и оборвал этого неприятного человека:

– Позови его.

Георгий очень изменился. Шинель не красила его, а как-то огрубляла, подгоняла под общий знаменатель. Он тоже стал похож на всех, как и те женщины с перронов.

Он не столько изумился, сколько даже испугался, увидев меня. Но тогда я ничего этого не заметила, мне нужно было произнести речь, которую готовила всю поездку. Мы отошли к воротам и, глядя под ноги, я начала:

– Георгий! – голос мой дрогнул. Вернее, хрустнул, как льдинки на лужах под каблуком.

– Георгий, – начала я снова в другой тональности, как бы набирая скорость, – я приехала сказать, что мы не можем более быть вдали друг от друга. И теперь, когда ты приносишь в жертву родине свою жизнь, я готова разделить с тобой все. Любые тяготы и лишения. Я могу стать медсестрой. Мы будем жить честно и правильно.

У Георгия стал такой вид, словно он хотел замахать руками, но мне уже трудно было остановиться:

– Папа не знает, где я. Мне не нужно его денег, потому что он эксплуататор. Мама умерла, я тебе писала об этом. Теперь, кроме тебя, у меня нет родных людей.

Он подошел и обнял меня. Его лица не было видно, только слышно, что он почему-то неромантично шмыгает носом.

Высокий офицер шел к нам, утопая в грязи по щиколотку. От этого шаг его был каким-то неуверенным. Георгий вытянулся по стойке смирно. Глаза и нос у него были красные.

– В общем, так, – не по-строевому сказал офицер. – Вы, Жаров, сегодня свободны, фельдфебель выпишет увольнительную, но завтра к семи утра вы должны быть на плацу.

– Есть, – Георгий развернулся на каблуках и, подхватив меня под локоть, буквально потащил прочь.

Мы долго молчали. Я – потому что приготовленные заранее слова закончились, а новые не находились. А Георгий, который по моему разумению, должен был бы после моих слов испытывать ни с чем не сравнимое счастье, шел темнее тучи. Что-то происходило не то, но, что именно, я не могла понять. Мы вышли на высокий берег Камы.

– Где ты остановилась? – наконец выдавил он.

Я ответила. Опять повисло молчание. Он взял меня за руку, в глазах его стояли слезы:

– Я не хотел, чтобы ты приезжала, потому что здесь жизнь очень тяжела для молодой девушки, но сейчас, когда тебя увидел, то понял, по-другому ты не могла.

– Да, – отвечала я с облегчением, потому что наконец-то объяснилась его непонятная реакция, – а я испугалась уже, что ты меня не любишь больше!

– Люблю.

– И я тебя люблю, – мы стояли над Камой, обнявшись так, словно невидимые силы пытались отодрать нас друг от друга в разные стороны.

Потом мы пошли в гостиницу. «Мы должны стать по-настоящему мужем и женой», – сказал Георгий.

Благодаря рассказам тетеньки Туровой, морально я была готова ко всему, что произошло дальше. «Если твоему мужчине это нравится, – говорила она, – значит, пусть так оно и будет. Служить можно и любовью».

Наутро Георгий вернулся в казарму. Я осталась в гостинице. Смотрела из окна на Каму, и мне было и грустно и весело одновременно. Вечером он не пришел. Я решила, что его не отпустил тот противный офицер. Утром пришла на плац сама. Несколько молодых хорошо одетых женщин стояли на небольшом пригорке. Внизу маршировали солдаты. Я нашла глазами Георгия, и мне стало светло и приятно.

Когда они шли мимо, я крикнула:

– Георгий!

Он вздрогнул, а окружающие его солдаты как-то весело запереглядывались, а один даже крякнул в усы.

Вечером он опять пришел ко мне в гостиницу и сказал, чтобы я больше не ходила на плац. «Туда ходят одни кокотки», – сказал он, и глаза моего Георгия сверкнули таким нехорошим светом, что стало не по себе. «Хорошо, – просто согласилась я, – но и ты не мучай меня неизвестностью».

С этого времени он стал каждую ночь проводить со мной, а утром возвращался в часть. Так продолжалось больше месяца. Никаких невидимых червяков, обещанных профессором, нигде не летало. Кончилось же все в одночасье. Роту, в которой служил Георгий, перебрасывали в другой город. Может быть, даже на фронт, хотя слухи ходили самые противоречивые.

– Давай обвенчаемся, – сказала я ему, проплакавшись.

– Но я женат. Я не хотел тебе говорить, но я женат. Это ничего не значит. Мне пришлось жениться на дочери своего основного кредитора, чтобы моей семье простили наш долг.

Это было бесчеловечно.

– Но ведь это была притворная женитьба! – вскричала я. – Тебя тут же разведут, как только ты объяснишь все обстоятельства! Ведь ты любишь только меня! Я же твоя настоящая жена!

– У нас двое детей, – сказал Георгий обыденным голосом, словно произносил это каждый день по нескольку раз, – и Ольга ждет третьего. Он должен родиться к Рождеству.

– Почему же ты мне ничего не сказал? – мне казалось, что я кричу, но на самом деле говорила так же обыденно, как будто спрашивала, какая на улице погода.

Он молчал.

– Это безбожно! Безбожно! – слова из «Бесприданницы» вдруг сорвались с моих губ. И еще что-то уж совсем мелодраматичное вроде: «Но я же бросила все к твоим ногам».

– Ты же говорил, что любишь только меня! Ты же писал об этом! – я не могла остановиться.

Он посмотрел в потолок. Шлепнул перчатками по столу. Повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Я смотрела в окно, как он идет вверх по улице, не оборачиваясь и не торопясь, и ничего не чувствовала. Так после сильного удара есть мгновение, когда еще не больно, но уже понимаешь: что-то бесповоротно закончилось.

Со мной случилось что-то нервическое. Я не могла ни есть, ни спать, ни пить. Нужно было что-то сделать, и я нашла что.

Утром собрала все свои деньги и пошла к тому, высокому офицеру. Он, кажется, даже не удивился, увидев меня. Я положила пакет с деньгами на стол, прямо перед ним.

– Оставьте Георгия Жарова в Перми, не отправляйте его на фронт, у него трое детей.

Я смотрела в пол и внутрь себя. Еще – радовалась своему благородному решению, ведь, когда любишь, нужно все отдать. Пусть он будет счастлив со своей женой и детьми, а я буду за них молиться. Как-нибудь проживу, ведь прожила же тетенька Турова совсем без денег.

– Дамочка! На фронт мы давно уже никого не отправляем! Да и кто сейчас может компетентно сказать – где проходит фронт? Деньги, если лишние, лучше передать в общество Красного Креста. Георгий Жаров отправится вместе с ротой к месту дислокации – это не обсуждается. А Вам должно быть очень стыдно за то, что Вы сейчас делаете. Я ведь офицер и служу отечеству. И стараюсь делать это честно.

Всего минуту мы смотрели друг другу в глаза, но за это время внутри меня рухнула Вавилонская башня.

Я вышла из комнаты и пошла по улице. Пакет с деньгами остался лежать на столе.

И вот я иду, сама не зная куда. Георгия не спасла – да, оказывается, он и не нуждался в моей помощи. Папа умрет от горя, потому что мамы нет, а дочь оказалась воровкой. Денег у меня нет, и какой мне смысл возвращаться в гостиницу за коробкой с ненужными вещами. Жизнь моя погибла, а мне думать о гребнях и сережках?

Стало смеркаться, а город все не кончался. Наверное, я ходила кругами. «Сегодня точно не умру, поэтому нужно подумать о ночлеге», – услышала я внутри себя свой спокойный голос.

В одном из ярко освещенных домов без палисадника играл рояль. Как бабочка на огонь, я пошла на звук музыки. Дом был странным, но главное, чтобы мне открыли. Еще не знаю, что им скажу, но на улице оставаться больше невозможно. Под явственный марш из «Аиды» я поднялась на крыльцо и взялась за холодную ручку. Дверь оказалась не заперта. Я прошла через темную прихожую и оказалась в большой зале, обитой красными обоями. Горбун играл романс «Темно-вишневая шаль». На диване сидели полуодетые женщины, которые смотрели на меня очень удивленно. Над ними висела картина с абсолютно голой женщиной. Да это же… Это же дом терпимости!

Глава 2

Андрей почувствовал усталость за долю секунды до того, как зазвонил телефон. На шестой месяц тяжелейшей корпоративной войны, мелодия из фильма «Семнадцать мгновений весны» – «свистят они, как пули, у виска-а» вызывала острую тоску… Это звонили партнеры. Что-то опять пошло не так.

Телефонов у него было пять. Каждые две недели он заменял один из них вместе с сим-картой. Просто дарил студенткам, проходящим практику в их конторе. Обычная мера предосторожности в военных условиях. Телефоны были простецкими: самая дешевая Nokia за $50. А девушки, как и большинство небогатых людей, предпочитали навороченные мобильники, минимум за $300. Ради таких телефонов они влезали в кредиты, шантажировали родителей и подрабатывали, раздавая на улицах рекламные проспекты. Поэтому подарки Андрея девушки передаривали своим младшим братьям-сестрам или отдавали родителям, «звонить с дачи», но все равно рассматривали это как знак. Начинали сильнее краситься и ярче одеваться.