в искусстве и что вообще пришел сюда не ради картин, увиденное так его поразило, что он невольно подошел к мольберту.
На полотне был изображен какой-то запущенный сад или парк. Там, в этом унылом саду, собралось несколько десятков человек – те же персонажи, которых Гуров только что видел на других картинах, висящих у входа в мастерскую. Там и бомжи с испитыми лицами, и люди внешне благополучные, но несчастные, одинокие, впавшие в отчаяние. И все они окружили коренастого бородатого человека лет сорока пяти с кистью в руке и в такой же рабочей куртке, какая была сейчас на Брательщикове. Этот человек внимательно вглядывался в окружающих людей, словно хотел как можно лучше их понять и запомнить их черты.
Гуров разглядывал полотно несколько минут, потом спросил:
– Это ведь покойный Игнат Бушуев в центре?
– Угадали, – ответил Брательщиков. – Это моя дань памяти друга – Игнат среди своих героев. Только я пока не решил, нужно ли поместить здесь и нашего общего друга Костю. С одной стороны, это было бы правильно, а с другой – может стать излишним усложнением.
– Ну, это только вы можете решить. А кто такой этот ваш общий друг Костя? И почему его нужно поместить на картину, посвященную памяти Бушуева?
– Я говорю о Косте Закатовском, – объяснил художник. – Вы ведь слышали эту фамилию?
– Кажется, слышал, – ответил сыщик. – Но больше ничего, кроме фамилии. Я же говорю, я не разбираюсь в искусстве.
– А мне кажется, вы на себя из скромности наговариваете, – подмигнул художник. – Все-то вы в искусстве понимаете, просто времени у вас нет ходить на выставки. Так вот что я вам скажу: Константин Закатовский – это фигура в современной живописи, стоявшая некогда очень высоко. Чрезвычайно высоко! Костя был старше нас с Игнатом примерно на двенадцать лет. Он начинал писать еще в прежние времена, когда, знаете, за абстрактную или просто мрачную живопись можно было срок схлопотать. Но Костя ничего не боялся, смелый был человек, земля ему пухом. И ведь к концу жизни добился признания! Теперь его картины знатоки на аукционах с руками готовы отхватить, дают за них большие деньги. Ну а поскольку Игнат – один из любимых учеников Кости, я и подумал, что было бы правильно поместить учителя рядом с учеником. Надо сказать, я ведь тоже был в числе учеников Кости… Да что же я о нем только рассказываю? О художнике лучше всего говорят его картины! У меня есть его работа. Он всем своим друзьям картины дарил. Сейчас покажу.
С этими словами Брательщиков встал, прошел в угол комнаты и достал со стеллажа небольшое полотно. Он поставил его на запасной мольберт, повернул к свету и сделал приглашающий жест. Гуров подошел и стал разглядывать картину.
Это был вид города, написанный откуда-то с высоты. Вид этот нельзя было назвать прекрасным: дымящие трубы какой-то котельной, обшарпанная стена старого дома на переднем плане, покосившийся забор внизу. Но все изображение целиком было проникнуто зловещей, угрюмой силой, мощью, мрачным очарованием, так что на картину хотелось смотреть еще и еще.
Брательщиков заметил, какое впечатление произвела на гостя картина его друга и учителя, удовлетворенно улыбнулся и убрал картину на место.
– Вот такой он был, Костя Закатовский… Впрочем, чего это я все о Косте? Вам это должно быть неинтересно. Вам нужна информация о тех людях, которые ходили к Игнату, которые могли на него зуб иметь…
– Нет, почему же? – возразил Гуров. – Рассказ о вашем общем друге и учителе как раз кстати. Я ведь хочу получить как можно более полное представление о людях, которые окружали Бушуева. Но, конечно, меня больше интересуют не умершие, а живые. Скажите, у вашего друга было много знакомых, многие к нему приходили?
– Что вы имеете в виду под «к нему» – домой или в мастерскую?
– И туда, и туда. Но больше меня интересуют те, кто приходил к нему домой, потому что убит он был именно там. А есть такие, кто приходил и домой, и в мастерскую?
– Ну, в мастерскую приходили в основном наши собратья, художники – Леша Прянчиков, Слава Могильный, Володя Соломин, Катя Антошкина…
– Простите, мне говорили, что Антошкина была девушкой Бушуева.
– Ну да. Сначала она пришла к Игнату как к старшему коллеге, а потом заняла место Люды. Люда, конечно, по этому поводу жутко переживала. Это была настоящая драма.
– Переживала, говорите? То есть имела место ревность?
– Можно и так сказать.
– А не могла брошенная Люда на почве ревности возненавидеть своего бывшего возлюбленного и убить его?
На этот вопрос Петр Брательщиков ответил не сразу. Он молча разлил по чашкам свежезаваренный чай, добавил кипятка и пододвинул к гостю вазочку с вареньем.
– Вот, угощайтесь, земляничное. Моя жена делала. Мы с ней любим выбраться за город, набрать ведерко земляники, сварить вареньице… Ну как, вкусно?
– Да, замечательное варенье, – похвалил Гуров. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– Да, на вопрос… Что ж, я скажу так. Людмила чувствовала себя жутко обиженной. И в последнее время добрых чувств к Игнату не питала. Насколько она его прежде любила, с той же страстью она его теперь возненавидела. Что же касается убийства… – Художник снова замолчал, задумчиво отпил чаю, потом снова заговорил: – Задумать убийство Люда, я думаю, не могла. Не такой она человек. Но если она в тот день пришла к Игнату домой, если увидела, что он стоит возле окна, и если в тот момент он сказал ей что-нибудь обидное, тогда да. Тогда она могла толкнуть его, ударить так, что он перевалился через подоконник и полетел вниз.
– Понимаю… То, что вы рассказали, очень важно. А были еще какие-нибудь люди, которые могли желать его смерти? Его бывшая жена, например?
– Нет, Лиза такое сделать не могла, – уверенно ответил Брательщиков. – Даже со злости, даже от отчаяния. Никак не могла.
– А кому достались квартира Бушуева и все его имущество?
– Этого я не знаю, я в юридических вопросах не разбираюсь, – признался художник. – Хотя думаю, что Лизе и досталось. И двум детям, конечно, Стасу и Жанне. Но это вы лучше у кого-нибудь другого спросите.
– Может, у Бушуева были враги?
Этот вопрос явно поставил Брательщикова в тупик. Он развел руками и пожал плечами.
– Игнат был, конечно, человек эмоциональный, мог о ком-то резко высказаться. Но его все любили! Вокруг него много всякого народа крутилось – десятки разных людей. Если вы захотите поговорить с каждым, кто хоть раз видел Игната, бывал у него дома или в мастерской, вам придется