Ах эта память! Болезнь души…
Марию спасла смерть отца. Мать осталась одна с тремя младшими детьми, и Марии пришлось вернуться домой и пойти работать дояркой на совхозную ферму.
За год она пришла в себя, но ни захотеть, ни даже заставить себя поверить во что-то хорошее в будущем не могла. Даже любовь и пятилетняя верность Владимира не могли переубедить Марию.
Было и другое. У сплетни и зависти, как у крота, своя скрытая дорога. Красота Марии не давала покоя всем: мужчин бесили ее безразличие и холодная неприступность. Женщины были злы на мужчин за то, что они, не имея сил скрыть своего восхищения, пожирали глазами ее стройную фигуру, чудесное лицо, ловили каждое движение. Но других мужчин у них не было, и они переносили свою злобу на Марию. Злость окрыляла их ложь, и теперь выходило, будто Мария была проституткой, воровкой, бог знает кем еще, а нынче то ли скрывалась в деревне от властей, то ли была выслана за свои неприглядные дела.
Владимиру тоже немало перепадало из этой помойной лохани, но он держался стойко. Мария уехала в город, не оставив ему даже надежды, но он любил ее; она осталась одна, но тогда уже не верила, что он может еще ждать ее, потому что не верила уже ни во что, но он ждал ее. И теперь, когда Мария тоже любила Владимира, обстоятельства снова были против них. Она понимала, что не может бросить мать одну с тремя детьми и уехать из деревни, а здесь ее счастье с Владимиром было невозможно. Остаться с ним в селе, значило обречь его на бесконечные издевки, на вечную боль незаживающей раны. Да и сама она никогда не смогла бы после всего чувствовать себя человеком тут — дома.
И имела ли она вообще право выходить за него замуж?..
Обо всем этом думала Мария и не находила ответа. Что-то должно было обязательно произойти, какое-нибудь чудо, которое поможет им обоим освободиться от невидимых пут, стать счастливыми и свободными.
Мария вышла на крыльцо. Она была так хороша, что у Владимира заныло сердце. В белом платье она казалась ему гордой прекрасной птицей… с подрезанными крыльями. Он вспомнил слова учителя математики. Тот сидел возле «чайной» и его болтало из стороны в сторону, потому что он был совершенно пьян. Завидев Марию и Владимира, проходивших мимо, учитель долго глядел на них. В глазах его стояли тоска и пьяные слезы. Он бормотал: «Скитанья златокудрой любви… скитанья златокудрой любви…»
Владимир не понял его: почему златокудрой? Но сердцем почувствовал — это правда, это красиво и больно.
Он взял Марию под руку, и они пошли к реке на поляну.
Ветер шелестел листьями, нес прохладу и сырой запах леса. Было ли в нем что-то еще, спросила себя Мария. На мгновенье туманный занавес отдернулся, и она увидела: покрытый волнистой шерстью Золотой медведь стоял у обрушенной, заросшей зеленью ограды старой помещичьей усадьбы. Он поднял морду, и острие его рога и изумрудные глаза блеснули зеленым золотом. Мария сжала руку Владимира.
— Ты не чувствуешь… что-то необычное… Владимир потянул носом.
— Да, ветер переменился, с фермы несет. А у Сенцовых картошку жарят.
Мария взглянула на него с удивлением, затем расхохоталась. Владимир сконфуженно наморщил нос
— Ты прав, конечно, — весело сказала Мария, — но я подумала на мгновенье…
— Что это золотой медведь?
— А вдруг он на самом деле есть?! Владимир пожал плечами.
— Интересно было бы поглядеть. Но кто поверит, когда в школе про электричество учат, про атомы, про тысячи звезд… про все такое…
— А ему это не мешает, он в лесу живет, — ответила Мария словами деда Зиновия.
— Манька! А ты куда собралась?! — словно выстрел раздался из-за забора Сенцовых визгливый женский голос. — Спугнешь медведя-то! Девкам счастья не наколдует! Иди домой!
Женщина взахлеб зло расхохоталась. За ней следом загоготал муж.
Мария вздрогнула, затравленно оглянулась и крепче сжала локоть Владимира.
Они вышли на поляну. Редкие фонари разбежались полукружьем, освещая ее со стороны деревни. Далее под горой текла невидимая сейчас река. За ней в темноте угольной громадой стоял лес.
Мария и Владимир пристроились у забора на углу выводившей к поляне улицы, в тени нависших ветвей сирени. Веселье было в самом разгаре. Медведь тут, конечно, не при чем. Но лишний повод выпить нам никогда не помеха. Коля-алкаш вышагивал на деревянных ногах, точно только что сделанный Буратино, от одной мужской компании к другой. С высоко стриженными висками и затылками, с выгоревшими волосами, торчащими сзади рубахами и одинаковыми лицами мужчины стояли кружками и беспрестанно дымили, убивая табачным духом тонкие запахи природы.
У девушек было свое занятие: внешне — разговоры о том, о сем, а на деле — высматривание парней. Они весело хохотали, переминаясь с ноги на ногу, будто застоявшиеся кобылки — показывали фигуру, стреляли по сторонам глазами.
Женщины постарше судачили о разном, важно упирали руки в круглые бока, выпячивали животы и груди, обтянутые тесными цветастыми платьями, но за всем не забывали приглядывать за дочерьми. При современном дефиците мужиков парни пошли верткие, побаловать не прочь, а в ЗАГС трактором не затянешь. Ишь, стоят, магнитофон под мышкой, сами под мухой и будто им до девок и дела никакого нет. Перетаптываются, дымят, поплевывают.
А из репродуктора на столбе — вперебивку Пугачева с Толкуновой — музыка на все вкусы.
Мария прислушалась: болтают о чем попало — об урожае, о том, как Кольку-алкаша на 15 суток посадили, как Верка Драчева родила от студента-стройотрядника, о новом коровнике, о мировой политике — о важном и бесконечной чепухе, но только не о Золотом медведе.
И если бы кто спросил: почему? Ответили бы: время для сказок прошло. Спят уже детишки. А для нас своя жизнь сказка и другой нам не надо.
Но вот кто-то невидимый взял Марию за подбородок и повернул ее голову вправо. Под фонарь из темной улицы вышло животное. Оно двигалось медленно, величаво, легко и плавно отталкиваясь лапами от земли.
Ни люди, ни вертевшиеся вокруг них многочисленные собаки почему-то не замечали его. Не замечали, хотя голову его венчал рог!
— Золотой медведь… — прошептала, обмирая, Мария и сжала руку Владимира. Но и он не замечал ничего: стоял, точно манекен в магазинной витрине, смотрел куда-то в сторону. Мария дернула его за рукав, раз, другой, глянула в странно застывшее лицо, обернулась к людям. Они тоже были неподвижны. Двигался только дед Зиновий. Дрожащей рукой опираясь на клюку, он поднялся с лавочки, протянул руки к Золотому медведю — на лице его была написана мольба. Изумрудное облачко проплыло через поляну к старику и обволокло его с головы до ног. Когда оно рассеялось, Мария увидела вместо деда Зиновия молодого парня, одетого в белую рубаху, порты, лапти. Запрокинув лицо к небу, он глубоко дышал, поводил распрямившимися плечами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});