Старуха-хозяйка как обычно высунула нос из своей комнаты, глянула Марии в лицо, ощупала взглядом сумки и, не ответив на приветствие, скрылась.
Мария прошла к себе. Нащупав выключатель, зажгла свет. Это ее дом. Вот эта пятнадцатиметровая комната. Ради нее она собрала чемодан и приехала сюда? Об этом мечтала? О вечно журчащей в туалете воде, о каплях — бим, бим о чугунную обитую мойку — роняемых старым краном на кухне, о выцветших, покоробившихся обоях в масляных пятнах и точках — следах выведенных клопиных гнездовий? Об этом она мечтала, когда ей было шестнадцать? Для этого выросла красивой, выросла нежной, желанной?..
Как трудно ходить по этой комнате. Она вся засыпана черепками: полгода назад их было по щиколотку, сегодня — уже по колено. Они невидимы: рассыпавшиеся в прах мечты, разбитые надежды, рухнувшие арки радуг.
Сорок пять рублей в месяц хромой одинокой старухе, похожей как две капли воды на это жилище, которое она сдавала Марии. Здесь Мария плакала иногда, тихо, неслышно, про себя, глубокой ночью. Или просто лежала с сухими глазами, бесчувственная и безразличная ко всему. И размышляла: скоро ли она постареет и на кого будет тогда похожа?
Мария глянула в мутное зеркало на стене. Нет, не скоро. Но это все-таки произойдет, и не с кем будет связать красоту и молодость, разве что с этими черепками под ногами.
Мария села на стул и сбросила туфли. О, какое блаженство! Сунула ноги в стоптанные шлепанцы и продолжала сидеть с бессильно повисшими руками. Рядом на столе лежал конверт с надписанным адресом, готовый к отправке. А подле — листик бумаги, на котором было всего три слова: «Дорогая мама! Я…» — и больше ничего.
Закончить письмо нетрудно — она написала много таких писем. «У меня все хорошо. Спектакль, в котором я играю, имеет большой успех, на него очень трудно достать билеты, люди по ночам дежурят возле кассы, чтобы утром купить их. Спектакль называется… — Она может выбрать какое угодно название из газеты. — Роль у меня маленькая, без слов, но в следующем сезоне обещают дать со словами. А сейчас я немножко танцую и пою. Так что, видишь, мама, беспокоиться не о чем, все идет хорошо. О деньгах тоже не волнуйся, видишь, я даже вам могу немного посылать. Больше трудно — жизнь в городе дорогая, а артистке надо очень следить за собой, на это уходит много. Вот дадут хорошую роль, буду присылать больше».
Так она писала из раза в раз, чуть-чуть иначе, вставляя какую-нибудь выдуманную новость. Мария могла кончить это письмо с закрытыми глазами. Может быть, она допишет его завтра с утра. Придется. Оно лежит на столе уже три дня. Но не сегодня. Иногда человек устает настолько, что не может лгать.
Мария поднялась со стула и пошла на кухню. Чиркнула спичкой, зажгла конфорку — несколько мгновений смотрела на голубой венчик пламени, потом поставила на плиту чайник. Достала из сумки свертки с колбасой, сыром, бутылку кефира, пару сладких творожных сырков, батон хлеба, и села на табурет, облокотись о стол.
Сейчас она поужинает и ляжет спать. Утром доделает то, что не в силах была доделать вечером, и на работу. И так изо дня в день…
Разве об этом она мечтала, когда ей было шестнадцать? Для этого выросла красивой, нежной, желанной?
Мария вспомнила единственное письмо Владимира. Оно пришло невовремя: тогда она была счастлива, у нее был любимый, и впереди ее ждало счастье на всю жизнь. Если бы письмо пришло позже, когда у нее уже не осталось ничего, она бы вернулась в деревню сразу же, незамедлительно. А так возвращение затянулось на долгих четыре года.
С соседней улицы донесся голос разыскивающего Марию Владимира. Мария отозвалась не сразу: подняла лицо, прислушиваясь к звукам собственного имени, улыбнулась. Прошлое отлетело куда-то, словно сдутое ветром.
Владимир стоял подле крыльца ее дома, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. Завидев Марию, он бросился ей навстречу.
Красивым его нельзя было назвать, но смотреть на него было приятно. Хорошо сложенный, с темными глазами и густыми бровями, твердым подбородком и выступающей нижней губой. Движения у Владимира были размашистые, смелые, будто пространство вокруг тесно ему.
— Ну где ты ходишь?! Новость слыхала? Зиновий новую байку разнес по деревне: будто бы сегодня ночью должен придти медведь с зелеными глазами и рогом во лбу. Народ смеется, а он твердит свое, мол, все приметы сходятся. Столько нарассказал… Да Колька-алкаш еще подбавил. Говорит, в лесу следы медвежьи видал. Крупные, говорит, следы. Пошел по ним, а они у реки вдруг и пропали, будто медведь в воздух взлетел. Врет, небось, как всегда…
Владимир прервал свой рассказ, видя, что Мария не слушает его.
Странно… Как тлеющий огонек на сухих травинках, вспыхивало внутри у Марии неясное предчувствие и затухало до времени.
Владимир смотрел на нее. Мария была чудом красоты. От нес захватывало дух. Все в ней казалось ему совершенным. Миндалевидные огромные голубые глаза. Пухлые губы, даже на вид кажущиеся горячими. Темно-русые волосы, ложащиеся волной на плечи. Грудь и бедра такие, что стыдно долго смотреть, но и глаз отвесть нельзя.
— Пойдем, — негромко сказал Владимир, беря Марию за руку. — Народ уже давно гуляет.
Она медленно покачала головой, намереваясь отказаться, но в этот миг со стороны леса, со стороны золотисто-розовых закатных облаков, застывших над ним, налетел ветер — странный, необычный ветер — и внутри у Марии что-то переменилось.
— Подожди меня. Я пойду переодену платье, — сказала она и скрылась в доме.
Владимир вздохнул и сел на ступеньку крыльца. Неспеша достал из кармана растрепанную пачку папирос, закурил. Он думал о себе и о Марии.
Владимир знал историю ее жизни. Знал потому, что родился и жил с нею в одном селе, потому что любил давно. Так давно, что когда начинал вспоминать, ему казалось, что чувство это было с ним всегда, что он родился с любовью к Марии. Пять лет назад Мария уехала в город учиться на артистку. Особое отношение окружающих, легкость, с которой ей давалось все в жизни с тех пор, как расцвела ее чудная красота, родили у нее убежденность в необыкновенности своей судьбы, в обязательности удачи и счастья.
Что было в городе, он тоже знал. Чего только не было! Все было…
Ах эта память! Болезнь души…
Марию спасла смерть отца. Мать осталась одна с тремя младшими детьми, и Марии пришлось вернуться домой и пойти работать дояркой на совхозную ферму.
За год она пришла в себя, но ни захотеть, ни даже заставить себя поверить во что-то хорошее в будущем не могла. Даже любовь и пятилетняя верность Владимира не могли переубедить Марию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});