Даже моя мама волнуется. Не ожидала от нее такого.
И много-много раз признаюсь Стасу в любви. Эти слова вылетают очень легко, мне хочется их произносить, хочется, чтобы Стас их слышал.
— Я согласна к тебе переехать. Вероника будет счастлива, я тоже буду счастлива. Мы так любим тебя. Мы очень-очень сильно любим тебя. Пожалуйста, вернись к нам. Мы так тебя ждём. Будь с нами. Ты так нам нужен… — пылко произношу, не стесняясь, что услышит медсестра.
Слезы текут по лицу ручьём. Я целую тыльную сторону ладони Стаса, прижимаю ее к своей щеке.
И в один день она сжимает мою руку в ответ.
Стас приходит в себя спустя неделю комы. Врачи тут же выгоняют меня из реанимации и не дают больше зайти. Я мечусь по коридору, не нахожу себе места. Сразу звоню родителям Стаса, Лизе, Коле, Вите. Сообщаю всем.
Моему счастью нет предела. Мне стоит огромных усилий держать себя в руках, чтобы не ворваться обратно в реанимацию. Мне дают зайти только на следующий день. Сердце бьется, словно птица в силках, когда переступаю порог палаты. Пульс шарашит в ушах, заглушая пиканье аппаратов. Стас с закрытыми глазами. Сначала пугаюсь, думая, что снова в коме, но когда подхожу вплотную, он слегка разлепляет веки.
— Боже мой, Стас, — сразу же хватаю его за ладонь и реву. — Ты очнулся.
Стас долго смотрит на меня из-под слегка опущенных ресниц. Он выглядит неважно: бледный, измученный.
— Поля, — наконец-то шепчет одними губами.
Я громко всхлипываю и растираю по лицу слезы рукавом одноразового халата.
— Мой любимый. Я так за тебя боялась.
Не выдерживаю, склоняюсь к Стасу, приникаю к его губам.
— Любимый, — провожу ладонью по колючей щеке. — Мой самый любимый. Я здесь, я с тобой.
Через пять дней Стаса переводят в отделение. Он все еще слаб, много спит и мало говорит. У него очень сильная черепно-мозговая травма, была настолько большая кровопотеря, что потребовалось переливание крови. Бывает, я прихожу к нему палату, а он даже не просыпается. Я не бужу Стаса специально, просто сижу рядом, держу его ладонь и шепчу признания в любви.
Картина Стаса на снегу в багряной луже намертво запечатлелась у меня в голове. Она сместила все предыдущие картины. Бывает, прикрываю веки, потому что сильно устала из-за недосыпа, а перед глазами тротуар, неподвижный Стас и красное пятно под его головой. Страх сразу пронизывает все тело, проникает в клетки. Страх — остаться без Стаса, лишиться его, никогда больше не увидеть и не услышать.
Я была так глупа!
Когда Стас был рядом живой и здоровый, я не ценила этого. Жила в каком-то своем мире из обиды и боли. А можно было отбросить все плохое, не вспоминать и просто быть счастливой с любимым человеком, с отцом моего ребенка. Наслаждаться его любовью и любить всем сердцем в ответ.
Стаса выписывают через две недели, но он еще остается на больничном и на работу ходить не будет. Мы с Вероникой едем к нему домой, так Стасу будет удобнее, потому что тут все его вещи. Дочка безмерно счастлива возвращению папы из командировки. Эту мою маленькую ложь Стас одобрил. Не надо пугать ребенка тем, что ее отец был при смерти.
Я первый раз у Стаса дома. Это новая квартира, которую он купил за время нашей разлуки. Большая, просторная. Для Вероники уже оборудована детская. Дочке здесь нравится. Очень хорошо. Не придется уговаривать ее переехать.
Вероника засыпает, и мы со Стасом остаёмся вдвоём.
— Прости меня, — обнимаю его крепко, прижимаюсь.
— За что?
— Я чувствую себя виноватой за то, что произошло. Если бы мы по моей вине не выясняли отношения на том тротуаре, то тебя бы не сбила машина.
— Брось, — зарывается лицом в мою макушку. — Твоей вины точно нет.
— Зачем ты закрыл меня собой?
— Разве я мог поступить иначе?
— Конечно, мог.
— Не мог. Я люблю тебя, Полина. Больше жизни люблю.
Горло колючей проволокой стягивает.
— Я тоже тебя люблю. Очень люблю.
Его шумное дыхание пускает по шее волну мурашек. Прикосновения губ к тонкой коже простреливают тело молнией.
— Моя девочка, — пылко шепчет. — Верь мне, пожалуйста. Я никогда-никогда тебе не изменю.
— Я знаю. Я верю.
— И всегда буду любить только тебя. И хотеть только тебя.
— Даже если я стану неинтересной домохозяйкой? — не могу удержаться от ехидства.
Улыбается.
— Не бывает неинтересных женщин. Бывают мужчины, которые не умеют раскрывать их потенциал.
— Философ Станислав Войцеховский!
Смеёмся.
— Кстати, — произношу многозначительно. — Коля мне недавно кое-что рассказал.
— Про инновации в нефтедобыче?
— Нет.
— А про что?
— Про то, что твоим условием для перехода на работу в компанию был найм меня.
Возникает пауза. Стас в замешательстве.
— У меня только один вопрос, — прерываю тишину. — А если бы я не согласилась на предложение Архипова?
— Во-первых, я знал, что ты согласишься.
— Да неужели?
— Да. Во-вторых, если бы не согласилась, я бы придумал что-нибудь еще.
— Снова был бы план на пять лет?
— Нет, думаю, я придумал бы что-нибудь побыстрее.
— Ну ты просто стратег и многоходовочник, — язвлю.
Стас опускается своим лбом на мой.
— Полина, — выдыхает. — Я пять лет мечтал тебя вернуть. Ты не хотела меня видеть и слышать, поэтому ехать в Париж и караулить тебя у подъезда не имело смысла, это бы только все усугубило.
— Усугубило бы, — подтверждаю. — Я бы не стала тебя слушать и вызвала полицию. Написала бы на тебя заявление в полицию за преследование.
Сейчас даже страшно думать, что я действительно была способна на такое.
— Я знаю. Поэтому пришлось придумать другой план. Он более долгий, но в то же время более действенный.
— Прости, — виновато шепчу. — Я должна была тебя выслушать и, конечно, не должна была скрывать Веронику.
— Мы оба совершили ошибки. Теперь главное их не повторить.
— Не повторим, — обещаю.
Тянусь к устам Стаса, припадаю к ним. Целуемся жарко, страстно, нетерпеливо. Соскучились друг по другу, изголодались. От каждого прикосновения его губ к моим распадаюсь на частички, на атомы. Прижимаюсь плотнее к мужскому телу, не скрывая своего желания. Хотим друг друга. Прямо здесь. Прямо сейчас.
— Вы целуетесь! — раздается сбоку,