пущенной сверху» – «Ну, ладно, последний вопрос: а что такое убыток?» – «Убыток есть цифра, пущенная классовым врагом!» Интересно? Мне лично представляется, очень интересно!
— Не смешно. А для анекдота обязательно – быть смешным. И вообще, вы это к чему?
— В определенном смысле это весьма к месту. Это подчеркивает, что в нашем разговоре ничего такого нет. Ни сверху нет, ни снизу нет, ни от руководящих инстанций, ни от классового врага, ниоткуда, а только от дела. Гуталин советским гражданам нужен? Ясное дело, нужен. Вот мы и будем его производить в Красносибирске! Предприятие будет скромное, безобидное, конкуренции с государственной промышленностью никакой. Советской власти оно не угрожает и никогда не будет угрожать, а, наоборот, будет вносить в госбюджет хороший налог. Всем польза! Ну, так подписываете докладную бумагу? Ведь в госбюджете хороший доход! Аккуратно. На нужды обороны государства или для развития индустрии, или на реконструкцию сельского хозяйства, на что хотите – аккуратно! Всем польза, вот и подписывайте докладную.
— Если бы даже я такую бумагу написал, и тогда товарищ Прохин, председатель краевой Плановой комиссии, ей хода не даст. Крайплан занимается государственным планированием, а не ваксой частного производства.
— Так это же очень хорошо, это же прекрасно, что товарищ Прохин не будет затрудняться! Значит, он что сделает? Он пустит бумагу по инстанции в какую-нибудь промысловую кооперацию еще куда-нибудь, а куда бы он ее ни пустил, мы везде ее найдем и уже оттуда сами дадим ей необходимый ход. Тут что важно? Чтобы кто-то, и даже не кто-то, а вы лично, советский служащий, специалист из авторитетной, из авторитетнейшей организации, бумагу пустили в оборот. И все! И только! А дальше не беспокойтесь, дальше вы никогда о той бумаге и не вспомните и она вас ничем не обеспокоит, не затруднит, не обяжет и никогда больше касаться вас не будет. Дальше бумаженция эта без вашего участия, тем более без участия товарища Прохина, пойдет, своим ходом, куда ей нужно, и придет, уверяю вас, куда ей нужно. И сделает дело, которое нужно сделать.
— Кому нужно? Кому все-таки? Вам ли оно?
— Советскому человеку необходима вакса, еще лучше – высший ее сорт, то есть гуталин! Без ваксы, без гуталина он куда? Ни в гости, ни на собрание, ни в клуб на культмероприятие! Пирамиду какую-нибудь на сцене и ту не посмотрит, «Синюю блузу» и ту нельзя. Докладом каким-нибудь по международной или хотя бы по внутренней политике и то не проникнется. Это нелепость какая-то – отсутствие гуталина! Любой классовый враг скажет: «Дожили, что и ваксы нет!» Значит, так. В каком-то весьма экономическом Совете в Москве каждый месяц ужасно спорили: какой процент от себестоимости должны составлять наценки на товары розничной торговли? В конце концов постановили: в целях борьбы с бюрократией и с заседательской суетней себестоимость ликвидировать! Наценки установить на каждый предмет постоянные на все время предстоящего пятилетнего плана. Вот какой, скажу я вам, нынче у нас в России нэп. Какой экономический!
Да, человек был неглуп, глазенки у него играли, загадывали загадки.
— Откуда столько анекдотов? И все на одну тему. Специализируетесь?
— Господи! Действительно, откуда они только берутся? Сам не понимаю! От кого слышал или когда, где – хоть убейте, не помню, но сами по себе, безо всякого происхождения они у меня, то есть в голове моей, так и плодятся! Словно кролики. И что же получается? Получается, я их сам выдумываю? Так опять-таки, скажу я вам, непохоже. И этого тоже не замечал за собой. Причем, поверьте, они у меня тематически размножаются; недели две-три на одну тему, потом на другую и так далее. Единственная постоянная у меня тема, никогда-никогда мне не изменяет – о женщинах. Но к нынешнему разговору это, к сожалению, прямого отношения не имеет. Не имеет?
— Знаю такую психологию, – пожал плечами Корнилов. – Она случается у людей, у которых слишком много беспатентных слов.
— Беспатентные слова? Хорошо придумано! Сами придумали либо услышали от других?
В вопросе посетителя не было ни капли обиды, одно только любопытство, он повторил.
— Значит, придумали сами! Лично! А вот в новостях текущего дня вы все-таки слабоваты. И я, знаете ли, завидую: на такой советской должности, в таком авторитетнейшем учреждении, а новости и слухи со стороны вас как будто вовсе не касаются, да? Нет, я бы так не смог! Я бы все-все знал, что вокруг происходит, что не говорится, и то знал бы непременно.
— Веселый вы человек. И общительный.
— Очень этим горжусь! Впрочем, веселые люди – они страшные гордецы. То есть я говорю об истинно веселых, с талантом или хотя бы с талантиком, о мелких трепачах речи нет. Вот возьмите, писатель Аркадий Аверченко написал «Дюжина ножей в спину революции!» Это от чего, от веселости или от ущемленной гордости? От чего, а?
— Не интересовался. Не возникал вопрос.
— Опять-таки не возникал. Удивительно! Ну, а Зощенко? Не видите, сколько гордости? Сколько презрения к людишкам? Тоже не замечали? Нет, не замечали, опять нет и нет. Говорят, к тому же франт неслыханный. На весь Ленинград славится! Не слыхали?
— Кто франт? – переспросил Корнилов. Он так понял, что этого посетителя-весельчака нужно почаще переспрашивать, чтобы было время самому обдумать ответы. Конечно, можно было прогнать его сию же минуту, но тут не то чтобы любопытство появилось, а необходимость каких-то выяснений: что значит эта игривость? А что эти глазки значат и хотят узнать?
— Как это кто? О Зощенко у нас разговор! О Михаиле Михайловиче, – напомнил Корнилову его посетитель.
В том же тоне, с той же приблизительно интонацией Корнилов ответил вопросом:
— Вам герои Зощенко нравятся? Очень?
— За них я, что ли, у вас прошу? Я за себя прошу: подпишите, ей-богу, бумагу. Насчет карнаубского воска! Вы ведь даже и доводов не найдете против. Ну, почему, право, не подписать? Я знаю, кто только к вам не приходит, какие только глупые и бестолковые проекты-прожекты вам не предлагают и требуют от вас в этих прожектах самого деятельного участия. А я? Я пришел с вопросом совершенно деловым! У меня такое, знаете ли, впечатление, что вы чего-то опасаетесь. Ну, как будто бы я толкаю вас на неблаговидный поступок. А какая тут неблаговидность? В ваксе? В гуталине? Уму непостижимо, какие эти совслужащие боязливые. Всего на свете боятся!