улыбкой помахал мне рукой.
Протолкаться к нему было невозможно; я отложил это на будущее и принялся пока разглядывать публику. Признаться, мне хотелось угадать самому, кто из присутствующих девушек является симпатией Олега, прежде, чем он мне ее покажет. А здесь собралось порядочно студенток разного типа; одни с развязными и веселыми манерами жанра Сен-Жермен-де-Пре, другие скромные и простые, в стиле барышень из хорошей семьи, третьи деловые и строгие, явно интересующиеся лишь академическими вопросами. Но я напрасно надеялся заметить, на кого мой приятель будет смотреть в зале; я так и не пришел ни к какому выводу и не дождался никакого знака с его стороны до тех пор, как на кафедру вышла молодая, и, как мне показалось, хорошенькая мулатка и начала свою лекцию.
Сперва я слушал рассеянно, но через несколько минут содержание ее доклада меня захватило, и я с жадным вниманием стал ловить ее красивый низкий голос с чуть-чуть необычным для Парижа произношением. Даже и Мансуров, видимо, увлекся рассказом, и слушал, не отрывая глаз от кафедры.
Эпопея Жака Картье… буканьеры, пираты и работорговцы… своеобразные аристократические нравы плантаторов Сен-Луи и Нового Орлеана… и особенно, удивительный мир негров и мулатов французской части южных штатов Америки… всё это так живо вставало из плавной речи диссертантки, что я буквально вздрогнул, когда она, довольно неожиданно, кончила говорить и с поклоном опустилась на стул, подле председательствовавшего профессора. Прения закончились на этот раз очень быстро, в атмосфере всеобщего одобрения диссертантки, широко улыбавшейся направо и налево. Я подумал еще раз подойти к Ле Генну, но он казался целиком поглощенным беседой сперва с почтенным пожилым господином, а потом с высоким, элегантным, могучего телосложения негром, и я решил ему не мешать.
Мансуров, которого я было потерял из виду в шуме отодвигаемых стульев и оживленного обмена мнениями, материализовался неожиданно рядом со мной, и мы дружно стали протискиваться к выходу.
– Однако, Олег, – сказал я ему с разочарованием и даже некоторой обидой, – ты так и не показал мне свою возлюбленную. Или она не пришла?
Студент повернулся ко мне; его щеки горели, и черные глаза были полны возбужденного блеска. «Неужели он так сильно переживает всякую защиту диссертации? Экое, подумаешь, событие!» – мелькнуло у меня в голове.
– Как, ты не понял? – произнес он, казалось, с искренним удивлением. – Но ведь это она читала доклад!
* * *
– Мой дорогой Ле Генн, какая приятная неожиданность! Вы последнее время не частый гость в Сорбонне, хотя и бывший ее ученик. Да, конечно, ваша профессия оставляет вам мало времени… Но сегодня ведь было интересно, правда?
– Очень интересно.
Ле Генн был бы не прочь поздравить героиню вечера, но ему было неловко слишком быстро отойти от профессора Морэна, старого и любимого приятеля. А тот, коренастый, плотный, розовощекий, говорил без умолку.
– Я еще потому чрезвычайно доволен вас видеть, что смогу вас познакомить с одним другом, который меня давно об этом просил. Молодой доктор из Венесуэлы с большими способностями… о, от него можно многого ждать… Да вот и он. Позвольте вам представить моего коллегу и товарища, дорогой инспектор: доктор Эстанислао Сандоваль.
Стремительно обернувшись при этом имени, Ле Генн оказался лицом к лицу с высоким негром, склонившимся в любезном поклоне. Это был типичный африканец, черный, как эбеновое дерево, с курчавыми как шерсть волосами и толстыми губами, но не лишенный своеобразной красоты, как не мог не подумать мгновенно инспектор. Красоты силы и мужественности. Новый модный пиджак словно бы грозил порваться на широких могучих плечах, самое легкое движение которых дышало мощью; белая рубашка не скрывала объемистую грудную клетку, и когда он выпрямился, то оказался на полголовы выше Ле Генна. Маленькие черные усы оттеняли ослепительную улыбку, открывавшую большие ровные зубы.
– Мне так приятно наконец иметь честь с вами встретиться, господин Ле Генн, – сказал он на безукоризненном французском языке, и в его голосе прозвучал убедительный, теплый оттенок искренности.
– Мне тоже, конечно… Вы обо мне слышали прежде? – в тоне бретонца проскользнуло любопытство.
– Много, и самого лучшего. Но, должен признаться, мой интерес к вам родился с того момента, когда мне случилось прочесть в «Вестнике судебной медицины» две ваших статьи. Одна, помнится, называлась «Шизофрения как тропическая болезнь», а вторая «Случаи применения aquae toffanae в девятнадцатом веке».
Лицо Ле Генна слегка зарумянилось. Мало кто из его знакомых знал за ним ту слабость, что он больше гордился своими статьями, затерянными в различных специальных журналах, чем успехами в полицейских следствиях и погоне за преступниками, и что их недостаточная известность его в глубине души задевала. Нельзя было сделать ему более приятного и убедительного комплимента!
– Вы понимаете, сударь, – продолжал между тем Сандоваль почти извиняющимся тоном, – ваши работы не могли меня не увлечь, поскольку я как раз занимаюсь изысканиями в двух довольно далеких областях: психиатрии и токсикологии. И вы именно о них высказали некоторые новые и крайне оригинальные соображения. Если бы мы могли при случае поболтать обо всем этом…? Профессор, я вижу, про нас совсем забыл.
Негр лукаво скосился в том направлении, где Морэн галантно целовал ручки какой-то дамы в светском туалете, и видимо рассыпался перед ней в любезностях.
– Не будем ему мешать! – усмехнулся Ле Генн, поддаваясь одному из своих приступов беспричинного веселья. Вопреки всему, этот черный доктор ему решительно нравился.
– Поскольку собрание закончено, инспектор, может быть, мы бы пошли куда-нибудь в кафе?
Просторная, ярко освещенная рю дез Эколь, по которой двое мужчин спускались к бульвару Сен-Мишель, представляла богатый выбор пивных и кабаков всякого рода.
– «Ла Шопп Паризьен?» Нет, инспектор, выберем что-нибудь немного шикарнее! Да вот, пойдемте сюда, в кафе «Дюпон».
* * *
– Да, это сказочная страна, наша Венесуэла. Ослепительно белые города ее прибрежий… сотни и сотни километров воды и зелени… Ее леса, ее топи, разливы ее рек… Переплетенные лианами пальмы, царство ягуаров, тапиров, обезьян и муравьев… и люди! Нигде так не перемешались все расы, белая, красная и черная, в прихотливом узоре. Слышали ли вы о неграх бони, бежавших когда-то из рабства в девственный лес и живущих там, отбросив европейскую культуру, к которой было прикоснулись? Я жил среди них. Я познакомился с секретами их колдунов, так же, как и с чарами индейцев-караибов. А фольклор! Какой клад для человека, который бы им занялся! И всё это сплетено кастильским языком и испанской традицией, с ее гордостью и вежливостью, с ее суровой красотой… Нет, я не мог бы жить без Южной Америки. Этот край, жестокий и прекрасный, владеет моим сердцем. Я вернусь туда… уже вернулся бы, если бы меня не удерживало в Париже… одно дело…
Черты лица Сандоваля вдруг приняли на мгновение суровое