и разбираются в людях, в отличие от тебя, сморчка сушеного. Рыцарь — это не титул, рыцарь — это благородство и мужество!
— Я, уважая мудрость Стефана де Лоншана, доверился его рекомендациям, — Паттишал медленно спустился с помоста и пошел вокруг меня, словно лошадь на рынке осматривал. — Доверился… И вот результат. Третье убийство в городе — а виновный все еще на свободе. Вы, кажется, кого-то задержали? Мужа убитой женщины, если не ошибаюсь?
— У меня были все основания для подозрений.
— Ну конечно. Они у вас были. Необычайно весомые, неоспоримые основания. Но подозреваемый за решеткой — а в городе третий труп. Не объясните мне, как это так получается, Денфорд?
— Не могу знать, милорд.
— Вы не запираете решетку на яме? Ваш подозреваемый — колдун, владеющий искусством ходить через стены? Или вы в очередной раз сели в лужу, Денфорд?!
Да чтоб ты провалился, хорек облезлый.
— Я. Ошибся. Милорд.
— О да. Конечно же, вы ошиблись. В который раз. Не понимаю, почему я все еще вас терплю.
Потому что другого начальника стражи тебе взять негде, скаред ты недомерочный! К тебе даже мухи не подлетают — брезгуют!
— Убийца — обычный простолюдин, тупой, как обух. Все, что от вас требуется — быть хотя бы немного похитрее его. Но для вас даже эта задача непосильна! Все, что вы можете — это сидеть и ждать, когда преступник сам явится в кордегардию и признается в содеянном. Оторвите в конце концов задницу от стула, Денфорд! Я не прошу вас использовать мозг — вероятно, вы в принципе на это неспособны. Но допросите людей! Расставьте по городу ночные караулы! Обратитесь к леди де Бов, в конце концов! Вы столько усилий прилагаете, чтобы эта уважаемая женщина чувствовала себя комфортно и… удовлетворенно. Так пускай леди де Бов ответит вам встречной любезностью — посмотрит в хрустальный шар, погадает на кишках ягненка или что там делают ведьмы, чтобы получить ответы на вопросы. Шевелитесь, черт побери, Денфорд! Шевелитесь! Прилагайте усилия!
Если Паттишалл своей речью хотел сообщить мне энергию, достаточную для самых решительных действий, — он не ошибся. Чеканным шагом покинув зал, я наорал на служанку, отвесил оплеуху конюшему и чуть не прибил дежурного, уютно прикорнувшего в караулке. Каких-то несчастных полчаса — и чернь трепетала, стражники истово таращили глаза, а собаки поджимали хвосты, едва заслышав звуки моего голоса.
Вот только поимке убийцы все эти меры никак не способствовали.
Может, Паттишалл прав? Может, я действительно хреновый начальник стражи? Ловят же как-то этих безумных убийц. Придумывают хитрые планы, плетут паутину допросов, находят скрытые от глаз доказательства…
Господи, как же просто во Франции было. Вот мы, вот враги, вот меч.
Наплевав на проверку караула, я развернул коня. Бывают ситуации, когда просто необходимо поговорить с нормальным человеком. Я же не виноват, что нас таких в городе только двое!
Увидев меня, Вилл совершенно не удивилась. Только поморщилась и спросила:
— Опять?
Молча кивнув, я вошел в дом. Пахло какими-то пряными травами, апельсиновой шкуркой и дымом. Глубоко вдохнув теплый, как заспанная подушка, запах, я прислонился к стене и неожиданно для себя зевнул.
— Ночью тело нашли? — тут же сообразила Вилл.
— Да. Под утро, на заднем дворе публичного дома.
— Проститутка?
— Нет. Честная девушка, богобоязненная. Маргарет Саддлер, дочка вдового булочника.
— Наш убивец с замужних на девиц переключился? — махнув мне рукой, Вилл направилась на кухню. С трудом отлипнув от стены, я двинулся за ней, стараясь не пялиться на бедра, мерно покачивающиеся под тонкой тканью блио.
С другой стороны… Благородный кавалер должен воздавать должное красоте женщины, если уж ему посчастливилось таковую увидеть.
Ну вот и я воздам.
На кухне Вилл поставила на решетку сковороду, швырнула в нее кусок масла и выложила несколько ломтей хлеба.
— Извини, но обед я еще не готовила.
— Годится, — я плюхнулся на лавку и вытянул гудящие ноги. Отсюда, из теплой полутемной кухни, разговор с Паттишалом казался досадным, но незначительным, как засохшее на шлеме птичье дерьмо.
— Держи, — Вилл протянула мне чашку. Бледные струйки пара над ней отчетливо пахли мятой и яблоками. — Что делала богобоязненная девица в борделе?
— Понятия не имею. Но справедливости ради — в заведение она так и не зашла. Тело лежало у конюшни, где посетители лошадей оставляют, — отхлебнув сладкий яблочный навар, я покрутил в пальцах чашку. На бледно-желтых боках распускали крылья длинношеие синие птицы с печальными коровьими глазами.
Это вроде бы новые.
Или нет?
Боже мой, ну за каким дьяволом одному человеку столько посуды?!
Ловко перебросив гренки в тарелку, Вилл водрузила ее в центр стола, присовокупив несколько зубков чеснока и соль.
— Может, не знала, что это публичный дом?
— Конечно. Весь город знал, и только она не знала, — примерившись, я выдернул самый зажаристый гренок. Горячее масло обжигало пальцы, но истинный воин не страшится боли. Перебрасывая гренок из руки в руку, я щедро натер его чесноком, посолил и тут же отхватил полкуска. Пустой желудок встретил пищу приветственным гимном. — Девочки из «Алой розы» никогда эту дурищу не видели, ничего подозрительного, естестственно, не слышали. Но вот тебе вопрос поинтереснее. Что благочестивая девица делала ночью на улице? Как ее отец выпустил?
Вилл выбрала самый маленький гренок, посолила его, да так и замерла с куском в руке.
— Может, он не выпускал. Девчонка дождалась, когда папаша уснет, тихонько отперла дверь и ушла.
— А служанка?
— А что служанка?
— Так она же наверняка в одной комнате с девицей спит. А может, даже в одной кровати.
— Что, прямо в кровати? — вытаращилась Вилл. — Посторонняя женщина?! Какой кошмар!
— Ну почему же кошмар. Удобно. Захотелось тебе, скажем, пить — толкнула служанку в бок и отправила за вином.
— Нет уж. Я лучше сама схожу. Посторонняя тетка в комнате, фу! — Вилл скривилась так, словно раскусила в яблоке червяка. Странный все-таки человек. Ну посторонняя тетка, и что? Зато полезная. В доме приберет, пол подметет, жрать приготовит.
Если бы я выбирал между не-папашей и Тобиасом — точно бы выбрал Тобиаса. Ни секунды бы не колебался.
— Если прямо уж фу, то можно и без прислуги. Дело твое, — любезно уступив даме первенство в споре, я заел горечь поражения гренком. — Но вряд ли отец убитой разделяет твою точку