— Вода виновата в его болезни. Синего Быка[116] вызывать надо, дух воды просить! Вечером камлать долго буду, а утром коня Эрлику подарим, чтоб отвел беду, прогнал кермесов…
Яшканчи облегченно вздохнул — не любят камы, когда впереди их лекаря или врача зовут, сердятся. А Учур не рассердился. Хорошо и долго камлать теперь будет!
Мальчик пошевелился и попросил пить. Отец поднес к его сухому рту бутылку с ледяной родниковой водой, оставленную лекарем. Учур недовольно поморщился: мог бы и посоветоваться, прежде чем аржаном поить! Вода-то его зло, от нее заболел парень! Неспроста, видно, говорят про Яшканчи, что он тупой и упрямый, что в русских избах ночует чаще, чем в своей юрте…
Кам засопел, поспешно вышел из аила, направился к юрте.
Яшканчи, смахнув испарину со лба сына, поплелся следом за Учуром, бормоча слова оправдания. Он боялся, что рассерженный неизвестно на что кам уедет, а больше всего — страшных сейчас слов: «К русским попам вези сына, если обычаи забыл!»
А какие обычаи он забыл? Сына напоил, не спросив кама?
В юрте Учур сам прошел на почетное место и сел на шкуру косули раньше, чем успел подогнуть ноги хозяин и раскурить трубку отец Яшканчи. У старого Адучи даже губа дернулась от обиды, но он ничего не сказал неучтивому гостю: не в его привычке было совать нос в дела сына. Яшканчи поймал взгляд отца, нахмурился:
— Корми, жена, гостя. А я поеду к соседям. Нам вдвоем с отцом не справиться…
Он вопросительно взглянул на кама. Тот благосклонно кивнул.
До ближайшего стойбища — семь трубок. А дело идет к вечеру. Вдруг не успеет обернуться Яшканчи? Конечно, камлание Учур может и без хозяина провести — есть мужчина в доме, но так ли все сделает, как надо? Ведь отец и рта не раскроет, чтобы пристыдить кама! А жену Яшканчи Учур и не заметит. Такие, как он, женщине при встрече не обе руки подают, а палец, выражая свое наивысшее презрение…
Конь потерял тропу и шел теперь вброд сквозь фиолетовые заросли кандыка. «Пусть так, — согласился с конем Яшканчи. — Пусть будет короче дорога на целую трубку…»
Он вспомнил день, когда Адучи, облюбовав долину, где остановил свой измученный кочюш Яшканчи, сказал сыну:
— Чего нам еще искать? Здесь надо юрту ставить! И первый дым в очаге был прямым и чистым: по всем приметам их ждало счастье! А наутро заболел Шонкор… Почему же счастье все-таки обошло их стороной? Яман-Куш — худую птицу — просмотрел Яшканчи и не убил ее?
— Ок, пуруй! — бормотнул Яшканчи и едва не выронил трубку изо рта на дорогу.
Конь Яшканчи остановился возле небольшого холмика из гладко обточенных водой речных камней и гальки, из которых торчали ветки деревьев с полуистлевшими тряпочками. Пастух поспешно оставил седло, развязал опояску, распахнул шубу, добрался до рубашки. Выпростав ее из штанов, Яшканчи оторвал от подола узкую ленточку и привязал за торчащую ветку лиственницы, не успевшую еще завянуть. Подарок хребтовому духу был сделан не только для того, чтобы предельно обезопасить свою дорогу, но и во много раз удлинить дорогу злых духов в аил больного сына.
Поправив одежду, Яшканчи набил третью трубку, высек искру кресалом, прикурил, раздавил тлеющий трут пальцами. Солнце еще высоко стояло над горами, но торопиться надо, можно и не успеть до того, как упадет ночь!
Ослепительно горели шапки гор, на которых никогда не таял снег и катились только ледяные ручьи. На каждой горе их больше, чем волос на голове женщины. И все они сливаются в реки, а те реки стекаются вместе, связываются, как косы у алтайки, лентой большой реки. А большая река где-то сольется с другой большой рекой, а та — с морем… Дальше Яшканчи понимал плохо: выходило, что и больших рек на земле немало? Куда же они льют свои воды? В какие бездонные моря? И почему об этих морях так часто и так много поют кайчи в своих легендах? А кайчи всегда поют только о том, что сами хорошо знают…[117]
Пастух смутился, покачал головой: не ребенок ведь он, чтобы самому себе глупые вопросы задавать и придумывать для них такие же глупые ответы! Разве мало других забот у него?
Еще через две трубки ноздри Яшканчи уловили кисловато-дымный запах аила. Отлегло от сердца — не успел на новое место откочевать Сабалдай, хотя и грозился, ругал траву! А может, и не аил друга дымит очагом? Алтайцы, как вода в реке, — текут и текут… Куда, зачем, к какой реке и к какому морю?
Конь тоже уловил запах жилья, всхрапнул. Яшканчи повеселел: будет гостю пиала араки, пообещал конь! И впервые за весь сегодняшний день почувствовал, что он голоден и не против глотнуть питья, туманящего мозги и отгоняющего отары тревожных и страшных мыслей.
Нежданного гостя встретили с радостью — в аиле родился малыш. Старухи уже смазали его конским топленым салом и положили к груди матери, а теперь любовались, с какой жадностью и охотой тот сосет молоко. Со всех сторон сыпались пожелания:
— Резвым будет, как аргымак!
— Здоровым и сильным будет, как Сартакпай!
— Морозов бояться не будет, болеть не будет!
— Никакая вода не смоет его красоты!
— Счастье свое будет в тороках возить!
Кричали громко, во весь голос, чтобы черные кермесы могли слышать все это и пятиться прочь от младенца. А вот имени ребенка не называли… Значит, Яшканчи — первый гость и он даст новорожденному его вечное имя!
Какое же гордое имя ему дать? А может, не надо гордого имени, чтобы долго и счастливо жил, забытый духами? Очень бы хотелось Яшканчи дать мальчишке имя своего больного сына, чтобы отвести беду. Но, убежав от его Шонкора, кермесы прибегут к этому, маленькому внуку Сабалдая!
Гостя приветствовал сам хозяин. И не чашкой чегеня или чая — чочоем[118] араки. Подождал, когда Яшканчи вернет опорожненный сосуд, приложил руку к сердцу:
— Зверь родится с шерстью, и только камень не имеет кожи. Назови имя моего внука!
— Первый внук у тебя?
— Пока первый.
— Вот и имя ему. Первый!
Ухмыльнулся Сабалдай, дернул себя за бороду: хитрее не придумаешь! Поищи-ка среди тысяч младенцев самого первого!
Пригласив дорогого гостя к тепши, Сабалдай подал знак женщинам: накормить и напоить Яшканчи так, чтобы на коня сесть не мог! Но тот поднял предупреждающую ладонь:
— По делу я к тебе, Сабалдай. Коня тебе седлать надо, сыновьям твоим Курагану и Орузаку — тоже. Кама Учура позвал — сына лечить, Шонкора. Болеет шибко!
Сабалдай осуждающе качнул головой:
— Лучше бы тебе за русским доктором съездить…
Друг Яшканчи хорошо знал русских. И даже собственную избушку в одной из их деревень построил. Да раскатали ее староверы по бревнышку, не дали очаг зажечь и дым к небу пустить. Пришлось наспех собрать — без крыши и двери… Ничего, доделать всегда можно! Дымом окурена, никто теперь не тронет…