Читать интересную книгу Мартовскіе дни 1917 года - Мельгунов Сергей Петрович

Совершенно естественно, что источник свитских закулисных дѣйствій Рузскій видѣл в дворцовом комендантѣ, хотя по утвержденіе Дубенскаго (в воспоминаніях) у Царя послѣдній "едва ли имѣл в эти тревожные часы значеніе прежде всего потому, что Е. В., по моему личному мнѣнію, никогда не считал Воейкова за человѣка широкаго государственнаго ума и не интересовался его совѣтами и указаніями". Возвращаясь от Царя послѣ перваго посѣщенія Нарышкина, — разсказывал Рузскій Андр. Вл., — он зашел к Воейкову и тут "у меня произошел довольно крупный разговор, даже не разговор, а я просто наговорил кучу истин, примѣрно такого содержаніи "Я почти ничѣм не обязан Государю, но вы[208] ему обязаны во всем и только ему, и вы должны были знать, ...что творилось в Россіи, а теперь на вас ляжет тяжелая отвѣтственность перед Родиной, что вы допустили событія притти к такому роковому концу. Он так на меня и вытаращил глаза, не ничего не отвѣтил"...

Так шли часы в императорском поѣздѣ в ожиданіи пріѣзда думских уполномоченных. "По наружности" было, "как всегда", — вспоминает Мордвинов. Этикет соблюдался. За пятичасовым чаем "ни одного слова, ни одного намека на то, что всѣх нас мучило, не было". Говорили о "пустяках" и думали: "когда же, наконец, кончится это сидѣніе за чаем", Послѣ чая "опять всѣ вмѣстѣ в купэ адм. Нилова", — "все еще" озабоченные "попытками перемѣнить роковое рѣшеніе". "Телеграмму об отреченіи удалось задержать и все еще может повернуться в другую сторону" в зависимости от переговоров с думскими делегатами. "Надо, во что бы то ни стало, не допустить их до предварительнаго свиданія с Рузским, а сейчас же, как пріѣдут, провести к Государю!" "Воейков, по приказанію гр. Фредерикса, поручил это мнѣ, как дежурному"...

V. Думскіе делегаты.

Поѣзд с уполномоченными Временнаго Комитета в Псковѣ ждали в 7 час. вечера; он прибыл в 9 часов. В промежуткѣ проходили обычные поѣзда. Вот поѣзд. идущій в Петербург. Мордвинов отмѣчает, что толпа, хотя я знала уже, что находится "вблизи Царя", "держала себя отнюдь не вызывающе"... О "всеобщей ненависти к династіи" тут не было и помина. Но вот поѣзд из Петербурга — первый "послѣ революціонных дней". Впереди бѣжал какой-то полковник. Дубенскій спросил его о городских настроеніях: "теперь все хорошо, город успокаивается, и народ доволен". — "Что же говорят о Государѣ, о всей перемѣнѣ?" — допрашивал генерал. — "Да, о Государѣ почти ничего не говорят, надѣются, что временное правительство с новым царем Михаилом (вѣдь его хотят на царство) лучше справится"... Эта бытовая зарисовка сама по себѣ отвѣчала на опасеніе придворнаго исторіографа, что отреченіе должно неминуемо вызвать междоусобицу.

Мордвинов, как и хотѣл, перехватил делегатов и провел их, минуя Рузскаго, непосредственно в салон-вагон императорскаго поѣзда. Придворный журнал отмѣтил: "от 9 час. 45 м. веч. Е. В. принимали министра Имп. Двора гр. Фредерикса, ген.-ад. Рузскаго, члена Гос. Совѣта Гучкова, чл. Гос. Думы Шульгина и свиты ген.-майора Нарышкина". В дѣйствительности Рузскій опоздал и пришел в сопровожденіи Данилова уже тогда, когда Гучков излагал ход событій в Петербургѣ[209]. Всѣ присутствовавшіе, за исключеніем престарѣлаго гр. Фредерикса, разсказали обстановку, в которой произошло формальное отреченіе от престола царствовавшаго монарха. Ген. Нарышкин, в качествѣ нач. поход. канцеляріи, вел как бы офиціальную запись. Она сохранилась и была напечатана Сторожевым в 22-м году[210]. Трудно назвать то, что записывал Нарышкин в свою "записную книгу", протоколом, но всетаки будем исходить от этой офиціальной записи, оставляя в сторонѣ бытовыя черты, зарисованныя мемуаристами, и лишь добавляя из воспоминаній нѣкоторые штрихи.

"Мы пріѣхали с членом Гос. Думы Шульгиным, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петроградѣ, и вмѣстѣ с тѣм посовѣтоваться[211]о тѣх мѣрах, которыя могли бы спасти положеніе",-начал Гучков. — "Положеніе в высшей степени угрожающее"... Это не есть результат какого-нибудь заговора или заранѣе обдуманнаго переворота, а это движеніе вырвалось из самой почвы... и сразу получило анархическій отпечаток, власти стушевались... Так как было страшно, что мятеж примет анархическій характер, мы образовали так называемый Временный Комитет Гос. Думы и начали принимать мѣры, пытаясь вернуть офицеров к командованію нижними чинами; я сам лично объѣхал многія части и убѣждал нижних чинов сохранять спокойствіе, Кромѣ нас, засѣдает в Думѣ еще Комитет рабочей партіи, и мы находимся под его властью и его цензурою. Опасность в том, что, если Петроград попадет в руки анархіи, то нас, умѣренных, сметут, так как это движеніе начинает нас уже захлестывать.

Их лозунг: провозглашеніе соціалистической республики[212]. Это движеніе захватывает низы и даже солдат, которым обѣщают отдать землю. Вторая опасность, что движеніе перекинется на фронт... Там такой же горючій матеріал, и пожар может перекинуться по всему фронту, так как нѣт ни одной воинской части, которая, попав в атмосферу движенія, тотчас же не заражалась бы...[213]. В народѣ глубокое сознаніе, что положеніе создалось ошибками власти и именно верховной власти, а потому нужен какой-нибудь акт, который подѣйствовал бы на сознаніе народное. Единственный путь — это передать бремя верховнаго правленія в другія руки. Можно спасти Россію, спасти монархическій принцип, спасти династію, если Вы, В. В., объявите, что передаете свою власть вашему маленькому сыну, если Вы передадите регентство в. к. Михаилу Александровичу[214] и если от вашего имени (курсив мой) или от имени регента будет поручено образовать новое-правительство, тогда, может быть, будет спасена Россія. Я говорю "может быть", потому что событія идут так быстро, что в настоящее время Родзянко, меня и других умѣренных членов Думы крайніе элементы считают предателями; они, конечно, против этой комбинаціи, так как видят в этом возможность спасти наш исконный принцип. Вот В. В. только при этих условіях можно сдѣлать попытку водворить порядок... Прежде, чѣм на это рѣшиться, Вам, конечно, слѣдует хорошенько подумать, помолиться, но рѣшиться всетаки не позже завтрашняго дня, потому что уже завтра мы не будем в состояніи дать совѣт, если Вы его у нас спросите, так как можно опасаться агрессивных дѣйствій толпы".

По мнѣнію Шульгина, Гучков говорил "негладко и глухо", с трудом справляясь с волненіем. Наоборот, по характеристикѣ Данилова, "ровный, мягкій голос" Гучкова произносил "тихо, но отчетливо роковыя слова". Царь смотрѣл "прямо перед собой, спокойно, совершенно непроницаемо". Когда Гучков говорил об отреченіи, Рузскій обратился к своему сосѣду, Шульгину, и сказал, что "Государь уже рѣшил этот вопрос" и "передал одновременно Царю извѣстную телеграмму. Рузскій думал, что Царь развернет телеграмму (она была сложена пополам) и прочтет ее". "Каково было мое удивленіе,— передавал Рузскій Андр. Влад., — когда Государь взяв телеграмму, спокойно сложил ее еще раз и спрятал в карман"'[215], ни Гучков, ни Шульгин, к удивленію, всего этого не замѣтили. В газетах того времени — по крайней мѣрѣ в "Русск.Вѣд.", которыя лежат перед моими глазами, — очень скудно сообщены были подробности отреченіи, при чем свѣдѣнія проводили опредѣленную тенденцію. Рѣчь Гучкова в газетном изложеніи (1 марта) заканчивалась сообщеніем о распоряженіи правительства(?) вернуть войска, посланныя с фронта. Тогда Царь "тихо" спросил: "что же мнѣ дѣлать?" "Отречься от престола", — отвѣтил представитель новой временной правительственной власти. Царю в руки был дан для подписи заготовленный заранѣе акт отреченія, — заканчивало сообщеніе, — и Царь подписал его". В таком изложеніи добровольное согласіе Царя на отреченіе, данное, как мы знаем, даже до вѣсти о пріѣздѣ петербургских делегатов, совершенно стушевывалось. Для психологіи момента это было чрезвычайно важно и поясняет многое из того, что потом послѣдовало. Надо хорошо запомнить, эту черту. В дѣйствительности все происходило далеко не так, как описывала печать.