Читать интересную книгу Мартовскіе дни 1917 года - Мельгунов Сергей Петрович

2. Свитская интрига.

В момент, когда заканчивался первый акт псковскаго дѣйствія, пришло сообщеніе из Петербурга о предстоящем пріѣздѣ в Псков с экстренным поѣздом Гучкова и Шульгина. "Я предложил Государю, — говорил Рузскій Андр. Вл., — лично сперва с німи переговорить, дабы выяснить, почему они ѣдут, с какими намѣреніями и полномочіями". Таким образом, было рѣшено телеграммы не посылать до пріѣзда думских делегатов, при чем, по утвержденіе Вильчковскаго, телеграмму в Ставку Царь взял обратно из рук. Рузскаго. "Не прошло и 1/2 У часа послѣ моего ухода, — продолжая Рузскій по той же записи разговора, — как ко мнѣ пришел один из флигель-адъютантов и попросил вернуть Государю телеграмму. Я отвѣтил, что принесу лично и пошел в царскій поѣзд и застал Государя и гр. Фредерикса. Я чувствовал, что Государь мнѣ не довѣряет и хочет вернуть телеграмму обратно, почему прямо заявил: "В. В. я чувствую, Вы мнѣ не довѣряете, но позвольте послѣднюю службу все же сослужить и переговорить до Вас с Гучковым и Шульгиным и выяснить общее положеніе". На это Государь сказал: "Хорошо, пусть останется, как было рѣшено"... Я вернулся к себѣ в вагон с телеграммой в карманѣ и еще раз предупредил коменданта, чтобы, как только пріѣдут Гучков и Шульгин, вести их прямо ко мнѣ в вагон". "Мнѣ хотѣлось узнать от них, —добавлял Рузскій, — в чем дѣло, и, если они вправду пріѣхали с цѣлью просить Государя об отреченіи, то сказать им, что это уже сдѣлано. Хотѣлось мнѣ спасти, насколько возможно, престиж Государя, чтобы не показалось им, что под давленіем с их стороны Государь согласился на отреченіе, а принял его добровольно и до их пріѣзда. Я это сказал Государю и просил разрѣшенія сперва их повидать, на что получил согласіе". Болдырев записал 2-го со слов Данилова, что "Государь был особенно непріятно поражен, что это рѣшеніе (об отреченіи) придется выполнить в присутствіи, а, может быть, и под давленіем ненавистнаго ему А. И. Гучкова"[203]. Вильчковскій в соотвѣтствіи со своей тенденціей приписывает Рузскому намѣреніе убѣдить, при личном свиданіи, делегатов в ненужности отреченія. Почему Рузскому надо было оставлять при таких условіях телеграмму? Рузскій, по противоположному мнѣнію Щеголева, "не хотѣл выпустить из своих рук козыря" и, желая "упредить Царя", намѣревался первым встрѣтить делегатов. Не проще ли повѣрить, мотивам Рузскаго в изложеніи Андр. Вл.: он хотѣл показать делегатам, что вопрос об отреченіи уже рѣшен помимо их вмѣшательства.

Среди царскаго окруженія родилась мысль попытаться аннулировать принятое рѣшеніе. Что такая мысль дѣйствительно была, видно из записей, довольно противорѣчивых, дѣйствовавших лиц. Наибольшее значеніе, естественно, может имѣть современная запись Дубенскаго, помѣченная 4 час. 45 мин.: "Сейчас узнал в поѣздѣ Государя, что событія идут все страннѣе и неожиданнѣе... Государь, дабы не дѣлать отказа от престола под давленіем Гучкова и Шульгина, неожиданно послал отвѣт телеграммой с согласіем отказаться от престола. Когда Воейков узнал это от Фредерикса, пославшаго эту телеграмму, он попросил у Государя разрѣшеніе вернуть эту телеграмму. Государь согласился. Воейков быстро вошел в вагон свиты и заявил Нарышкину (нач. воен. поход, канц.), чтобы он побѣжал скорѣе на телеграф и пріостановил телеграмму. Нарышкин пошел на телеграф, но телеграмма ушла, и нач. тел. сказал, что он попытается ее остановить. Когда Нарышкин вернулся и сообщил это, то всѣ, стоящіе здѣсь, Мордвинов, Штакельберг и я, почти в один голос сказали: "все кончено". Затѣм выражали сожалѣніе, что Государь так поспѣшил, всѣ были разстроены, насколько могут быть разстроены эти пустые, эгоистичные в большинствѣ люди". В дальнейшем исторіограф записал: "Оказалось, что телеграммы Рузскій не успѣл передать, она задержана до пріѣзда Гучкова и Шульгина. Долго разговаривали всѣ, и Воейков, до моему настоянію, пошел и сказал Государю, что он не имѣет права отказываться от престола только по желанно Временнаго Правительства и командующих фронтами... Я доказывал, что отреченіе вызовет междоусобицу, погубит войну и затѣм Россію". Дальнѣйших записей Дубенскаго мы пока не знаем. В Чр. Сд. Ком. Дубенскій, комментируя свои записи, сказал: "всѣ эти соображенія были совершенно не признаны Государем-Императором... Насколько мнѣ извѣстно, он к этому отнесся довольно спокойно: "Раз этого желают, раз командующіе арміями написали, пріѣхали представители, значит, воля Божья".

Воспоминанія фл.-ад. Мордвинова дают как бы продолженіе прерванных для нас записей Дубенскаго. Они нѣсколько по иному изображают свитскую интригу. Узнав от Фредерикса об отреченіи и о телеграммах, переданных Рузскому, и боясь, что Рузскій поспѣшит их отправить, между тѣм как пріѣзд думских уполномоченных может измѣнить положеніе ("может Шульгин и Гучков... сумѣют отговорить и иначе повернуть дѣло... Вѣдь мы не знаем, что им поручено, и что дѣлается там у них"), чины свиты ("мы всѣ") убѣдили министра Двора пойти к Государю и добиться приказа "взять телеграммы от Рузскаго". Фредерикс пошел и через нѣсколько минут вернулся с соотвѣтствующим распоряженіем. Тогда к Рузскому был послан Нарышкин, вернувшійся, однако, с пустыми руками". Свиту рѣшеніе Рузскаго о предварительном свиданіи с думскими уполномоченными "взволновало... необычайно": "в желаніи Рузскаго настоять на отреченіи и не выпускать этого дѣла из своих рук не было уже сомнѣній", "Мы вновь пошли к Фредериксу просить настоять перед Е. В. о возвращеніи этих телеграмм, а проф. Федоров, по собственной иниціативѣ, направился к Государю. Было около четырех часов дня, когда С. П. вернулся обратно в свое купэ, гдѣ большинство из нас его ожидало. Он нам сказал, что вышла перемѣна, и что все равно прежних телеграмм теперь нельзя послать: "я во время разговора о поразившем всѣх событіи, — пояснил он, — спросил Государя: "Развѣ В. В. Вы полагаете, что Алексѣй Ник. оставят при Вас послѣ отреченія?" —"А отчего же нѣт?" — с нѣкоторым удивленіем спросил Государь: " Он еще ребенок и естественно должен оставаться в своей семьѣ, пока не станет взрослым. До тѣх пор будет регентом Михаил Александрович". "Нѣт, В. В., — отвѣтил Федоров, — это вряд ли будет возможно и по всему видно, что надѣяться на это Вам совершенно нельзя"[204]. Государь, по словам Федорова, немного задумался и спросил: "Скажите, С. П., откровенно, как Вы находите, дѣйствительно ли болѣзнь Алексѣя такая неизлѣчимая?" — "В. В., наука нам говорит, что эта болѣзнь неизлѣчима, но многіе доживают при ней до значительнаго возраста, хотя здоровье Ал. Ник. и будет всегда зависѣть от всяких случайностей"[205]. "Когда так, — как бы про себя сказал Государь, — то я не могу разстаться с Алексѣем. Это было бы уже сверх моих сил... к тому же, раз его здоровье не позволяет, то я буду имѣть право оставить его при себѣ"... Кажется, на этих словах разсказа, потому что других я не запомнил, вошел... гр. Фредерикс, сходившій во время нашего разговора к Государю, и сообщил, что Е. В. приказал потребовать от Рузскаго задержанныя им обѣ телеграммы, не упоминая ему, для какой именно это цѣли. Нарышкин отправился вновь и на этот раз принес их обратно".

Исторія с телеграммами остается неясной. Итоги Мордвинов знал, в концѣ концов, из вторых рук. Он сам признается: "Нас по обычаю продолжали держать в полной неизвѣстности и, вѣроятно, по привычкѣ же даже и на этот раз забыли о нашем существованіи". Мордвинов ошибся, — телеграммы не были возвращены. О вторичной попыткѣ получить назад телеграмму об отреченіи упоминал и сам Рузскій в бесѣдѣ с Андр. Вл.[206]. По словам Рузскаго, это было уже в момент, когда приближался поѣзд с думскими уполномоченными. Уступил Царь настойчивым обращеніям окружающей свиты? Возможно, что у него в послѣднюю минуту блеснула надежда на нѣкоторый просвѣт. В 6 ч. 55 м. Царю была передана та телеграмма Родзянко от имени Временнаго Комитета, в которой говорилось о конструированіи совѣта министров под предсѣдательством Львова, о подчиненіи войск новому Правительству и о необходимости для установленія полнаго порядка командировать в Петербург ген. Корнилова. Мы видѣли, что даже Алексѣев в Ставкѣ из этой телеграммы дѣлал вывод о перемѣнѣ настроеній в Петербургѣ и, слѣдовательно, возможности измѣненія в вопросѣ об отреченіи. Так, повидимому, представлялось одно время и Рузскому. Ген. Данилов вспоминает, что Рузскій ему говорил (при вечернем свиданіи), что он посовѣтовал Государю задержать отправку телеграмм до бесѣды с ожидавшимися делегатами, приняв в соображеніе, что ѣдет Шульгин, "слывшій всегда убѣжденным и лойяльным монархистом"[207], — "не повернулись ли дѣла в столицѣ таким образом, что отреченіе Государя явится ненужным, и страна окажется удовлетворенной созданіем отвѣтственнаго министерства". Но все-таки наиболѣе естественно предположить, что именно около 7 час. вечера, когда ожидался делегатскій поѣзд, Царь пожелал имѣть телеграмму об отреченіи, так как под вліяніем разговора с лейб-медиком Федоровым рѣшил измѣнить форму отреченія и отречься за сына в пользу брата. По нѣкоторой своей скрытности он ничего не сообщил Рузскому о мотивах, оставляя того в невѣдѣніи о причинах колебаній, которыя Рузскій замѣчал в "царском поѣздѣ". Такое объясненіе и дает ген. Данилов.