Читать интересную книгу Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева

Но, между делом, успевали пассажиры и в картишки перекинуться: на сей раз втроем с мальчишком-с-локоток, который играл сам за себя. И продул мелкому пройдохе не только Ваня Житный, но и Шишок!

Как только пересекли границу, в первом же городке, домовик выскочил из вагона, пал на колени, приложился к перронной пыли и воскликнул: дескать, вот и дождались — прибыли! Вот, де, она — Рассея-матушка! И ажно чуть было не всплакнул опять.

* * *

…А в Москве, на площади у трех вокзалов, когда на последние денежки купили билеты до Чудова и шли уж на посадку, у подземного перехода Шишок вновь выпустил мальчишка-с-локоток из своего левого рукава. Ручной мальчишок, заскочив на пыльный ботинок домового, крепко обхватил его ногу в пятнистой штанине, показал Ване с Березаем малиновый язычишко и, скатившись по ступенькам, скрылся среди смешанного леса шагающих ног.

Ваня Житный спросил: куда это ты его послал? А Шишок отвечает: это, де, он меня послал, а я отпустил его на волю! Ваня так и сел: как это, дескать, на волю?.. Он же часть тебя!.. А домовик со вздохом сказал: мол, очень уж хорошо он нам послужил, многое сделал, не смог, де, я отказать мальчишку в такой малости…

Ваня воскликнул:

— А как же твоя рука — что ж ты на всю жизнь теперь останешься одноруким?!

Домовик ничего не ответил. Ваня Житный головой покачал и спросил: а не пропадет ли мальчишок-с-локоток на гиблом пространстве меж тремя вокзалами? Но потом подумал-подумал и решил: нет, не пропадет!..

И вот, наконец, сели трое друзей в поезд, который под перестук колес повез их домой. Денежки-то поясничные все кончились, так что пришлось затянуть пояса.

По радио бесконечный шансон крутили, а иногда передавали новости, из которых стало известно, что шестнадцатого июня под прикрытием войск НАТО боевики OAK вошли в Приштину — и началось массовое изгнание сербов из столицы Косова. К концу первой недели южные районы края покинули около восьмидесяти тысяч сербских беженцев.

Далее сообщалось, что в городе Призрен албанские сепаратисты сожгли женский монастырь пятнадцатого века. Двадцать третьего и двадцать четвертого июня на глазах натовских миротворцев был разрушен соборный храм в городе Джаковица, находившийся в самом центре города. Разграблен и сожжен монастырь Зочиште четырнадцатого века, главной святыней которого были мощи святых Косьмы и Дамиана, покоившиеся там уже многие века и дававшие исцеление десяткам тысяч людей, в том числе и албанцам. Сожжена церковь святого Стефана, построенная в четырнадцатом веке в селе Неродимле…

Услыхав про Неродимле, мальчик с домовиком переглянулись: неужто?! Значит, и солнышко-оберег не помог храму выстоять…

— Как там наша Грачаница — стоит ли еще?! — воскликнул в тоске Ваня Житный и вздохнул. — Получается, зря мы съездили: самовилу не нашли, да и… наши зря старались — занимали Слатину, ничего у них не вышло, вон что в Косове-то творится… Не помогли мы, значит, сербам…

Шишок отвернулся, долго молчал, после угрюмо выговорил:

— Жизнь прожить — что Косово поле перейти… Ну, да хоть показали наши дяде Весту, что есть еще порох в пороховницах, теперь натовцы, поди, семь раз отмерят, прежде чем станут резать… А что касается самовилы… Стоит ведь белый свет-от! Значит: так ли, иначе ли — а мы ее спасли, хоть и сами не ведаем как!..

Постень поплелся за кипятком, а мальчик крикнул вслед: и мне принеси чайку-то!.. Шишок кивнул, а Ваня тут заметил, что он вещмешок с собой прихватил — это еще зачем?!

Мальчик уж беспокоиться начал — да… воротился домовой!

Но что такое: уходил Шишок с одной рукой, вернулся… с двумя — несет стаканы, сунутые в железнодорожные подстаканники, в обеих руках!

Ваня Житный вскричал: дескать, как так?! А Шишок ухмыляется: а вот так, де! Стаканы на стол поставил, и оказалось: левая-то рука висит у домового чуть не до колена, и пальцы на ней куда длиньше, чем на правой… Что же это такое?!

А постень рукав тут задрал и показывает свежий рубец над локтем. Ваня ничего понять не может, и Шишок тогда хмуро пояснил: мол, это рука Бояна Юговича, помнишь, де, вороны сронили ее на Косовом Поле, а мы поймали, я сохранил ведь ее, а теперь взял да и приживил сербскую шуицу… Так что, дескать, я теперь частично историк… али, де, Боян Югович — частично я…

Мальчик только головой покачал: ничего себе!

Уже почти подъезжали, и Ваня Житный хватился вдруг перышка, которое слетело с неба, когда пернатые ценой жизни взорвали бомбардировщик Б-52… Все перерыл — нету пера! Страшно рассердился, стал пенять Шишку: дескать, это мальчишок твой украл перышко, больше, де, некому! Домовик плечами жмет: я, мол, за него не ответчик — у него теперь своя воля…

— Своя воля!.. — проворчал Ваня. — Мазуриком станет твой мальчишок, как пить дать: в форточки лазать умеет, финкой орудовать тоже… В криминальные структуры подастся…

Шишок проворчал: а может, наоборот — сыщиком заделается! Ваня недоверчиво хмыкнул. До слез было жаль перышка — ничего ведь теперь не осталось от пернатых героев…

И тут вдруг лешак, выслушав пререканья мальчика с домовиком, решил сделать еще одно вокзальное сообщение, как оказалось, последнее:

— Уважаемые пассажиры! Поезд «Косово Поле — Теряевский Лес» прибывает на четвертый путь, пятую платформу. Нумерация вагонов идет с хвоста поезда! Повтор-ряю!

Ваня выглянул в окошко: и вправду — приближается полустанок «Сороковой километр». Но ведь, как пить дать, проскочит его скорый на всех парах!

Ан нет — тормозить стал состав-от: может, Березай слово такое знает, которого слушаются поезда?! Может, приручил лешачонок железнодорожный состав, как верного пса…

Остановился поезд, друзья подбежали к двери, а та сама собой отворилась, часть пола откинулась, и показались железные ступени — Березай, державший в руке желтый яблоневый ствол, сплошь испещренный лесными рунами, протянул свой «торт» Ване Житному: дескать, это тебе! Мальчик, недоумевая, взял длинную толстую палку, которая кверху расширялась в набалдашник.

А лешак соскочил на землю и вдруг… Ваня оторопел: вдруг из леса выметнулась серая тень… Неужто?! Да, это был волк Ярчук, собственной персоной, нянька малого лешака, серый кардинал, который четыре года ждал возвращенья своего канувшего в небытие подопечного, и вот — дождался!

Поезд тронулся, а Березай, видать, скомандовал составу: «Голос!», потому что скорый дал такой восторженный гудок, да еще раз взлаял, да еще, — ажно чуть не оглушил всех своих пассажиров.

И увидели мальчик с домовиком, как лешачонок бросился Ярчуку на шею и свалил седого волка наземь. А потом помчались они в лесную чащобу наперегонки… Только бы лешак не вздумал дать поезду команду «Ко мне!»

И вот уж — все пропало. По окошку чиркает ветвями густой зеленый лес, и уже десятки тысяч деревянных шпал отделяют двух друзей от третьего.

Эпилог-посошок

— Вот он — милый град Чудов! — воскликнул Шишок, когда они вышли на станции. — Ну наконец-то дома… Ну хозяин, добрали-ись! Ажио не верится!

Ехали в трамвае — в окошки выглядывали, не могли дождаться своей остановки.

— На следующей выходите? — спрашивают, в сутолоке пробиваясь к выходу. Вперед глянули — и обомлели: дымный шатер качается над серым морем крыш… в той стороне, где их родимая улица… Испуганно переглянулись… Вот ущелье 3-й Земледельческой за окном мелькнуло: точно — где-то там пожар!

А проклятый трамвай едет, не останавливается… Да что такое! Заорали Ваня с домовиком в два голоса: «Остановка! Остановка!» А пассажиры им гуторят: дескать, перенесли остановку-то, потерпите, сейчас выйдете…

Протолкнулись к самым дверям, хоть изругали их в пух и прах. Вот уж толкучий рынок миновали, а трамвай все катит, дымный парашют теперь вправо утянулся… Да когда же?! Ваня со злости ткнул в закрытую дверь яблоневым посохом, который ему Березай подарил, и она… отворилась. Мальчик на повороте, на всем ходу вывалился из трамвая, а посох, пока он кувыркался по тверди, стукался об асфальт: раз, два, три — и вдруг… Ваня Житный, не переломав ног и не свернув шеи, взлетел над трамваем! Вроде кто ему пенделя дал хорошего, или же пращу мальчиком зарядили — в мгновение ока прилетел он, куда надобно: на свой двор.

Ох, не ошибся Ваня: у них горит!.. Но, слава богу, хоть не дом — баня полыхает июньским костром с дымом под самый облак! Да Огонь-то ведь не дремлет — вот-вот на избу перекинется, ворота уж загорелись, сейчас крыльцо займется! Да где же бабушка Василиса Гордеевна?!

Соседи туда-сюда снуют по лестницам, по двору: вытаскивают из избы вещи и тащат их в огород — подальше от прожорливого Огня-Агни. Вот и бабушка показалась — выскочила из-за крыльца, в руках балалайку Шишкову держит, бренчит на ней без складу и ладу и песню скрипит: «Ты-ы гори-и, гори, моя лучи-ина, до-огорю-у с тобо-ой и я!» Коля Лабода мимо нее с самоваром бежит, а Василиса Гордеевна спрашивает: