Церкви мог похвастать, что видел хоть одного из них своими глазами и уж тем более говорил с ним. В бытность свою в учебке Норма встречала только одного, и только мельком – это был тот раз, когда Диана заболела своей странной болезнью, сенсорной перегрузкой. Тогда глиптик привел ее обратно, уже здоровой и в окулярах. В этот раз это тоже был он.
Осмотревшись по сторонам ничего не выражающим взглядом, глиптик прошествовал к застывшим геммам и помертвевшему полицмейстеру. Он был облачен в длинную белую рясу, на его плечах лежала тяжелая на вид епитрахиль, расшитая золотыми крыльями и очами, а длинную седую бороду стягивал витой шнур, делая ее похожей на кисть для иконописи.
Не говоря ни слова, глиптик степенно прошествовал к дверям, и Норма отскочила в сторону, одновременно склоняясь в поклоне. Глиптик приблизился к постели Дианы. Сестра лежала без движения, ее грудь мелко вздымалась в лихорадочном дыхании. Священник присел на край, взял ее руки в свои и принялся разминать скрюченные судорогой пальцы, одновременно считая пульс. Норма была уверена – тот трепещет, как у птахи.
– Ну-ну, – покачивал головой глиптик, – ну-ну… Бедное дитя.
Затем он ощупал Диану за ушами и в подмышках, где находятся узлы, способствующие циркуляции в теле лимфы. Далее глиптик бережно перевернул Диану на живот и особым образом постучал вдоль ее беззащитно выступающего хребта.
– Ну-ну… Что же с тобой стало, дитя… – бормотал он еле слышно.
Никто не нарушал напряженного молчания, стоя в дверях, не смея даже пошевелиться, даже отступить в сторону, чтобы не нарушать уединения нездоровой девушки и священника-лекаря. Но Норма все же, переборов сковавшую рот сухость, решилась ответить на заданный вопрос:
– Ваше Преосвященство, мы сражались с катаклизмом ущелья, и так вышло, что… – Лазурит оборвала себя на полуслове – глиптик, не поворачиваясь к ней, выставил в сторону Нормы раскрытую ладонь. Та была пухловатой, сухой, немного розовой и страшно красноречивой. Эта ладонь говорила: молчи. Она говорила: твои слова не важны. Ты сама не важна.
И Норма склонила голову, покоряясь безмолвному приказу. Так было правильно, а она ошиблась, осмелившись заговорить. Горло свело, будто до этого она непрерывно кричала, глаза стали горячими. А в груди вдруг заворочалось что-то колючее, чего там не должно было быть.
Тем временем глиптик продолжил врачебный осмотр: поочередно заглянул в оба уха Дианы, оттянул книзу ее веки, обнажив склеры. Каждый этап он сопровождал покачиванием головы, а сестра казалась в его пухлых руках такой неживой, податливой и одновременно хрупкой, точно фарфоровая кукла.
Норма слышала, как гулко и болезненно сглотнул Лес. Он первым не выдержал, развернулся и отошел от дверного проема. Его примеру последовали остальные мужчины. Почтение почтением, но зрелище было слишком диким и каким-то неправильным. И потом, глиптик не смотрел ни на кого и вряд ли заметил бы, что они повернулись к нему спиной. Норма же осталась стоять, все так же полусогнувшись.
Наконец глиптик закончил и, видимо, пришел к каким-то выводам, которые не счел необходимым озвучивать. Вместо этого он прищелкнул языком и извлек из складок своей рясы сверкнувший в лучах утреннего солнца предмет. Это были новые окуляры, точь-в-точь как прежние. Он водрузил их Диане на нос, заправил дужки за уши, попутно убрав с лица пару выбившихся прядей.
А потом вдруг шлепнул девушку по щеке:
– Проснись.
Диана распахнула глаза и, всхлипнув, резко села в постели. Какое-то время она пыталась сообразить, где находится и кто рядом с ней.
– Это вы, – то ли спросила, то ли утвердила она и подтянула к груди прикрытые тонким одеялом колени.
– Лучше стало?
Диана медленно кивнула, глядя на него округлившимися ярко-зелеными глазищами, снова увеличенными артефактными линзами.
– Вот и хорошо. Иди работай. – Глиптик похлопал ее по ноге, тяжко поднялся с кровати и, не сказав больше ни единого слова, покинул их девичью комнатушку.
Спустя какое-то время раздались его шаги по лестнице и примечательный скрип входной двери управления. Еще через несколько секунд зацокали копыта и зашуршали полозья саней по заснеженной мостовой. Их Преосвященство отбыли.
Только тогда Норма позволила себе разогнуться и посмотреть на сестру прямо.
Диана рассеянно таращилась в пространство, перебирая спутанные пряди распущенных волос. За дни и ночи горячки они успели потускнеть, засалиться и сбиться колтунами, отчего младшая выглядела еще младше и трогательней. Она подняла взгляд на Норму, облизнула губы и тихо спросила:
– А есть что покушать?
Больше всего Илаю было обидно за то, что никто и никак не похвалил их за подвиг в ущелье. Это же просто нелогично – в Вотре они всего-навсего нашли какой-то перстенек, пусть и принадлежавший императорскому роду Саллавис, и их даже вызвали на торжественный прием во дворец. А тут они, пусть действовали не одни, но победили гигантскую костяную тварь, которая наверняка была способна разнести пару городов по камушку, по бревнышку. И ничего, ноль, пустота!
Нет, умом он понимал, что все, что случилось в Мухонке, навсегда останется в темноте архивов Инквизиции, но должна же быть хоть какая-то справедливость! А ее не было.
Петр Архипыч не стремился задавать какие-либо вопросы, потому что знал о секретности их миссии, Егорке Коновалову как главному сборщику слухов рассказывать казалось чревато последствиями, а Октав погряз в своей инквизиторской рутине и просто навещать геммов попить чая или вина не стремился. В общем, что был подвиг, что его не было – невелика разница.
Илай раздосадованно тряхнул кудрявой головой. Мысли о Мухонке неизбежно влекли за собой воспоминание о последних мгновениях в ней и о том, что сказала ему седая капурна: «Когда загубленные тобой души начнут одолевать, приходи к нам». Какие такие загубленные души?! Илай в жизни никого не убивал, даже близко не было. Он вообще-то добрый малый и привык решать конфликты мирными переговорами. Какими бы храбрыми ни оказались эти гробокопы, а все ж таки близость к смерти давит, видать, на черепушку изнутри.
Диана приходила в себя поразительно быстро. Полицмейстер, правда, еще пару дней не позволял ей ни выходить в патрули, ни участвовать в череде веселых задержаний. На этот раз расшалились почитатели из «Дома радости» – те повадились заголяться в местах поклонения серафимам самым непристойным и похабным образом, а в преддверии празднования Анисьи-угодницы такое было вдвойне недопустимо! Промаявшись сутки и едва не одурев от безделья, она все ж таки напросилась на расследование квартирной кражи с другими сыскарями и раскрыла дело за полминуты – воровкой оказалась дочь хозяйки, припрятавшая не вошедший в приданое жемчужный браслет.
Воспрянув, вернувшись в форму и вновь