– Они красивые девушки, – восклицала она, раздраженно махнув рукой, – и вполне могут найти человека, который позаботится о них!
Я беспокоилась за Габриэль. Она все принимала близко к сердцу, выглядела бледной и усталой.
Однажды в выходные, приехав из Парижа, Габриэль взяла Андрэ и его маленькую собачку Бруно на пляж, а Эдриенн осталась со мной и поведала обо всем.
– Когда Бой возвращается откуда бы то ни было, мир замирает, – сказала Эдриенн. – Они целыми днями не выходят из квартиры. Потом он снова уходит, и после этого она либо кричит на кого-то, либо едва говорит.
– Да, – согласилась я. – Здесь она такая же. Набросилась на одну из наших лучших швей и довела ту до слез. Мне пришлось улаживать конфликт. Мы не можем позволить себе потерять хорошую швею, тем более что Габриэль не соглашается платить больше.
– Просто Кейпел сейчас в отъезде дольше, чем обычно, – добавила Эдриен. – Почти все время в Англии. Клемансо предложил ему какой-то дипломатический пост, что-то связанное с созданием Альянсов. Ходят слухи, что он проводит много времени в аристократических кругах.
– В Англии почти все аристократы, не так ли?
– Но не Бой, – произнесла она без улыбки.
Внутри меня зазвенел сигнал тревоги.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что он хочет им стать, – ответила Эдриен с беспокойством в голосе. – Стать аристократом, понимаешь? Боюсь, Бой думает заключить стратегический брак.
Я недоверчиво прижала руку к груди.
– Это тебе Габриэль сказала?
– Нет, по крайней мере не вслух.
– Но он никогда этого не сделает, – запротестовала я. Только не Бой. Такой открытый, социалист, гуманист, который верил в равенство для всех, который не придавал значения классовым различиям, который относился к Андрэ, как к родному, который поддержал Габриэль, потому что считал, что у женщин тоже должен быть шанс, потому что увидел в ней талант, который нужно взлелеять. Все это время я думала, что в конце концов он женится на Габриэль. Я была уверена, что он не такой, как все.
Нет. Я никак не могла в это поверить. У Боя были интрижки. Габриэль знала о них. Иногда, по ее словам, они даже обсуждали их. При мне она пожимала плечами и вела себя так, словно это ее совершенно не беспокоит:
– Он всегда возвращается ко мне.
Так и было.
– А как ты, Нинетт? Что слышно от нашего дорогого Лучо? – поинтересовалась Эдриенн.
Комок застрял у меня в горле.
– Габриэль надеется, что ты найдешь кого-нибудь здесь. Она говорит, что в Биаррице полно богатых испанцев и изгнанных русских аристократов. Она говорит, что ты сможешь выбрать, если захочешь.
Я покачала головой. На другом конце Франции прекрасные мужчины, такие, как Лучо, отдавали свои жизни, а здешние, одетые во фраки и цилиндры, бездельничали и вместе с женщинами ждали окончания войны. Я по-прежнему хотела только Лучо.
Я не могла усидеть на одном месте, иначе все, о чем я не желала думать, неуклонно обрушивалось на меня. Как ни странно, я даже начала понимать отца, бабушку и дедушку и почти симпатизировала им. Двигаться было приятно. Создавалась иллюзия прогресса. Голова вечно забита текущими вопросами, и мыслям некогда блуждать.
Имя Шанель распространилось на юг Франции, и география моих поездок расширилась. Дамы из высшего общества предпочитали для частных примерок на своих виллах приглашать меня вместо Габриэль, поскольку она без тени смущения говорила некоторым из них, что они слишком толстые для ее одежды и им нужно похудеть, в то время как я старалась, как обычно, хвалить, подчеркивая их лучшие качества.
МАДМУАЗЕЛЬ АНТУАНЕТТА ШАНЕЛЬ В МОНТЕ-КАРЛО.
МАДМУАЗЕЛЬ АНТУАНЕТТА ШАНЕЛЬ В РОЯЛЬ-КАНАДЕЛЬ-СЮР-МЕР.
МАДМУАЗЕЛЬ АНТУАНЕТТА ШАНЕЛЬ В САН-САЛЬВАДОР.
Я путешествовала первым классом. Останавливалась в самых лучших отелях. Мужчины смотрели на меня в вестибюлях и ресторанах, но я не обращала на них внимания. Одна только мысль о том, что я могу быть с другим мужчиной, заставляла меня чувствовать, что я распадаюсь на тысячи микроскопических кусочков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я отмечала время коллекциями, разрезами и отделкой, вышивками и поясами, постепенным опусканием талии и поднятием подолов. Я подсчитывала сражения и смерти. Битва при Вердене[75]. Битва на Сомме[76]. Пока продолжалась эта бесконечная дикость, мне исполнилось двадцать девять. Я всегда думала, что к двадцати девяти годам все уроки будут усвоены, будущее обеспечено, борьба закончена, демоны побеждены. Вместо этого все стало еще более неопределенным.
Прошло больше года – и ни слова. Но если бы Лучо был убит, его имя появилось бы в списках, и даже пропусти я его, кто-нибудь увидел бы обязательно. Морис. Кейпел. Артуро. Его семья. Так я себя уговаривала, стараясь выкинуть из головы страшную картину: ничейная земля, усыпанная телами, лежащими там, где они упали.
На западе Франции была ничейная земля, и в моей голове была ничейная земля – место, куда я не могла ступить.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ
В 1917 году не случилось никаких улучшений, хотя в апреле США вступили в войну. Появилась надежда, что скоро все закончится, однако американцы должны были еще добраться сюда. В большинстве своем это были зеленые юнцы. Им требовалась подготовка. Поэтому сначала все стало еще хуже, немцы давили что есть мочи, прежде чем американцы смогли что-то изменить.
Из Биаррица я следила за всем этим в газетах. В России произошла революция. Во Франции на фронте вспыхивали мятежи. В Лондоне и Париже – забастовки. Питание было нормировано, выдавались хлебные и сахарные карточки. Правительство приказало ресторанам ограничить меню двумя блюдами. В Бельгии бушевала битва при Пашендайле, одна из самых кровопролитных. Все были в трауре. В Виши Эдриенн похоронила дедушку с бабушкой, умерших с разницей в несколько месяцев. Мы с Габриэль так и не смогли простить им смерть Джулии-Берты и не поехали на церемонию прощания.
Андрэ приезжал в Биарриц на школьные каникулы, поскольку здесь было безопаснее, чем в Париже. Он жил со мной, и его мальчишеская энергия бодрила меня. Мы ходили на экскурсии к ближайшим развалинам, и он задавал всевозможные вопросы, на которые я не знала ответов. Когда я попросила научить меня английскому, он отнесся к своей миссии очень серьезно, придумывал планы уроков, старался не смеяться над моим неправильным произношением. Ему вот-вот должно было исполниться тринадцать, он так быстро рос.
Сменялись времена года, появлялось все больше новых коллекций. Костюмы из джерси – простые и с вышивкой – все еще были в моде. Накладные карманы. Стройные силуэты. Платья-рубашки с четкими линиями, платья с отложными манжетами, помимо них – блузки с открытым воротом, V-образными вырезами и большими матросскими воротниками. Появились пальто-накидки, отороченные экономичным беличьим или скунсовым мехом – новая версия пелерин payante от Габриэль. Все что угодно, чтобы согреться.
Менялась не только мода. Габриэль по-прежнему приезжала в Биарриц каждые две недели, чтобы поработать над своими модными проектами, и когда она появилась в январе, я ахнула, увидев ее:
– Твои волосы!
Она отрезала их до ушей и была похожа на школьницу.
Она наклонила голову.
– Тебе нравится?
– Но… почему?
– Потому что мне это надоело. Слишком много хлопот. Теперь мне так легко! Словно я могу летать.
Туча, читавшаяся в ее взгляде, не соответствовала беззаботному тону. Такая резкая, существенная перемена. Это было похоже на знак, на утверждение чего-то.
Наконец она призналась:
– Кейпел помолвлен.
ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ
Невестой Боя была англичанка. С Габриэль он встречался восемь лет, а с этой женщиной познакомился всего несколько месяцев назад. Но она была дочерью лорда.