212. ПОПЫТКА САМОКРИТИКИ
Наверно, я не Гамлет, — ноМой опыт жизненный был горек,И скалился мне бедный Йорик:«Ты тоже сдохнешь, пей вино!»
Наверно, я не Дон-КихотИ ветряных не встретил мельниц,—Но сам, как ветреный умелец,Их строил и пускал их в ход.
Меж прочих действующих лиц,Наверно, был я ХлестаковымИ слушателям бестолковымДал топливо для небылиц.
И, развлекая и дразняОсиный рой всесветной черни,Сам исчезал в толпе вечерней,Во всем похожей на меня.
1971
213. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Товарищ, я прожил Три четверти века. Я всё подытожил —Поставлена крайняя веха.
Тут нечем хвалиться! У слабых, у сильных Издерганы лицаВ колдобинах изжелта-синих.
Но как там ни поздно, Как труд ни громоздок — Тайком, неопознан,Беснуется в старце подросток,
Пусть вирус ничтожен, Да вот лихорадит! Ты спросишь, на что ж онСиленки последние тратит,
Зачем на эстраде Горланит он дико, Вопит: «Христа ради,Вернись, оглянись, Эвридика!..»
Отвечу: безумье Смешно на поверку. Потухший ВезувийРешил подражать фейерверку.
Отвечу — не знаю Иного ответа. Я только сквозная,Чужая, ничья эстафета.
Что было когда-то, Сосчитаны годы. Зарублена датаНа камне могильной невзгоды.
Беззубая Парка Сучит свои нити. Но солнце так яркоГорит, как горело в зените.
Под той бирюзою, Под черной грозою Я жду мою Зою,Бессмертную, вечную Зою.
А завтра забрезжит Жестокое утро И врежется скрежетБезглазой, безносой, премудрой…
Ни злой укоризны, Ни ропота злого! Для собственной тризныНедаром пишу это слово:
«Я жил в мирозданье. Я знал первозданность. В посмертном изданьеЖивым, а не мертвым останусь».
1971
НОЧНОЙ СМОТР
В двенадцать часов по ночамИз гроба встает барабанщик.И ходит он взад и вперед,И бьет он проворно тревогу.
В двенадцать часов по ночамВыходит трубач из могилы…
В. А. Жуковский
Ночной смотр
Слыхали вы, как бьет полночь, мистер Пустозвон?
Шекспир
214. ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ ВОСЬМОГО ФЕВРАЛЯ
День рожденья — не горе, не счастье,Не зима на дворе, не весна,Но твое неземное участьеК несчастливцу, лишенному сна.
Зов без отзыва, призрак без тела,Различимая только с трудом,Захотела ты и прилетелаСветлым ангелом в сумрачный дом.
Не сказала и слова, но молчаПодняла свой старинный стакан,И в зеленой бутылочной толщеПомерещился мне океан.
Померещились юные годы,Наши странствия, наши пути,И одно ощущенье свободы,И одно только слово: прости!
<1974>
215. Я РАССКАЗАЛ
Я рассказал про юность чужую.А про свою — что расскажу я?Так была моя коротка,Так нелегка, так далека, Да не забыта В сумерках быта, В смертной беде старика.
Там, за столицей нашей, на взгорье,Спит моя радость, спит мое гореВ тесной ограде небытия.Ждет не дождется юность моя. С декабрьской ночи Ждут ее очи, Чтоб возвратился я.
Необгонимое время губитНаши сердца и канаты рубитМежду Вчера и Завтра людей.Зной всё жесточе, стужа лютей. С кручи отвесной Мне неизвестно, Кто я — среди людей.
Май 1969
216. ДВОЙНИК
Я жил любимым делом. Груды книг,На пыльных полках сваленные тесно,В молчанье ждали, чтобы я приникК их горькой влаге. С высоты отвеснойЗа мной следил таинственный двойник.
Я жил в столице. Город древних башен,Пересеченный вдоль и поперек,Казалось, был не древен и не страшен.Он молодых от старости берег,Разбужен вьюгой, кумачом украшен.
Я жил среди актеров. С давних порБыл разожжен очаг наш хлебосольный.Там за полночь переваливший спор,Бывало, превращался в хор застольный,В цыганский табор иль военный сбор.
Кем был я? Как обуглился отрезокТой жизни, отпылавшей навсегда?Вагон ползет под дряблый лязг железок.Заиндевели в стуже провода.Двойник, зачем ты в разговоре резок?
Так растянулся этот мертвый час.Так движется в пространстве через силуНочной вагон, вне времени тащась.Так буднично, голо и некрасивоВторая мировая началась.
…В плачевных позах бреда иль увечьяЛюдские семьи крепко спят, храпя.В них что-то вечно вьючное, овечье.На них обрывки ветхого тряпья.Так не слабей, дыханье человечье!
В худых мешках несут пайковый хлеб.Чай кипятят на проволоке хрупкой.А ранним утром входит в этот склепДвойник мой. Он дымит заморской трубкой.Наш разговор отрывист и нелеп.
Как будто бы араб и англичанинНа ломаном санскрите говорят.Один насторожен, другой отчаян,Но что за притча — тридцать лет подрядДовольствуются чудаки молчаньем.
А Зоя не присутствует нигде.Она угасла… Нет, она в движенье.И вот — как сало на сковороде,Визжит голодное воображенье.…Двойник не знает о моей беде.
1941–1971
217. ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ МИЛЛИОНОВ
Статистики в такой-то час и деньУстановили, сколько нас. И только.Вставай, девятизначной цифры долька,Раздуй огонь, комбинезон надень!
Вставай, шахтер, конструктор, космонавт,Учительница, музыкант, геолог!Наш путь ухабист, труден был и долог,Но озарен прожекторами правд.
Мы гибли, но не сгинули. Гляди —На всей планете шаг наш отпечатан.Отцы и деды наши не молчат там,Сыны и внуки ждут нас впереди.
Нас двести пятьдесят мильонов — подТем самым молоткастым и серпастым.Нам любо, мускулистым и вихрастым,Со лба стирать соленый, едкий пот.
Нас ТЬМЫ, И ТЬМЫ, И ТЬМЫ с тех самых пор,Как стали мы не тьмою темь, а светомИ вышли с лозунгом ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМНа правый бой, на первый старт, на сбор.
Мы — эстафета дальнего гонца.Мы — поколенье сильных и умелых.Мы — перевыполненье планов смелых.Нам нет числа, нет краю, нет конца.
Жизнь вырастает, движется, течет,Вся в брызгах света, в жженье и броженье.Лети же вслед за ней, воображенье!Не кончен путь. Не подытожен счет.
<1974>
218. ЖЕСТОКАЯ ПРАВДА