– Иди ты… Лэррингтон. С миром, – махнул, благословляя, рукой и отпустил, наконец, рукоять пистолета под столом.
Шкатулку доставили следующим утром. Не могу сказать, что я этого не ожидала. Скорее была убеждена в том, что всё именно так и случится.
Понятно было, что это и аванс, и взятка, и попытка привязать к себе теснее. А ещё, как сказал Рэман, то были инструменты. Инструменты моей семьи с почти тысячелетней историей.
Что мне нужно было теперь с этим делать? Я не знала.
Небольшая совсем… Светлого дерева. Поставила ее на маленький журнальный стол и отошла подальше. Я понятия не имела, что там, как на это среагирует моё поле и как артефакты (а что бы там ни было – оно было артефактами в любом случае) среагируют на меня.
То, что вещи подобного возраста обладают собственным сознанием, это я уяснила прекрасно, ещё когда получила то самое бабушкино кольцо. Простое – золотой ободок с тёмным камнем в потёртой оправе. Видно было, что носил его кто-то, кому оно было совсем не по размеру.
Я разглядывала его, красивое, на своей руке, и мне оно было совершенно так же велико – я могла почувствовать, как трётся тем самым, стёртым местом о безымянный палец оправа, и размышляла, кому же мог принадлежать этот перстень? Кто так дорожил им, что носил, почти не снимая, несмотря на очевидное неудобство – оправа в одном месте держала камень лишь еле-еле.
И в этот самый миг боль едва не разорвала моё сердце. Я видела руки, обнимающие лицо, смеющиеся губы, чувствовала радость, нежность и… боль. Невыносимую боль. Я с трудом могла вдохнуть к тому моменту, как в панике сорвала с руки это несчастье. Сердце лупило в грудь, точно ненормальное, липкая испарина покрыла шею и грудь, а ладони тряслись, совершенно не способные теперь взять пальцами хоть что-то. Подтолкнула, наконец, кольцо журналом в коробку. Прикасаться к нему категорически не хотелось.
Оно помнило.
Забрало когда-то боль хозяина себе, сконцентрировало внутри, чтобы спасти от безумия и распада. Спасло. Возможно.
Медленно, с трудом продышалась и решила, что шуток со старыми драгоценностями с меня довольно. Одно дело хранить реликвии рода, другое – ими пользоваться. Мне, с моей восприимчивостью, делать этого откровенно не стоило.
И вот теперь я ходила кругами вокруг журнального столика, скручиваясь внутренне и отчаянно не желая повторять подобные эксперименты снова. Кто знает, какую энергетику несут остальные вещи? Что за камни там спрятаны, с какой информацией – полезной или совсем недоброй? А если какой-то из них намеренно проклят? Как я узнаю? Что сделать? Не трогать совсем? Но если в них ключ к постижению дара? Или они могут напитать какой-то действительной силой, помочь провести временной поток и сцепить грани жизни? И как узнать, который из тех, что внутри, именно нужный?
Я кружила по дому всю вторую половину дня. И только к закату, когда свет в доме окрасился густым красным золотом, решилась открыть шкатулку.
Не лучшее время. А может, напротив. У самой грани. Быть может, как раз и услышу. Всё это сумасшествие, конечно. Дурацкие, мои собственные фантазии и эксперименты. И ничего паранормального в мире не существует.
Угу. А бабушка и прадедушка, да и ты сама – из весёлых детских сказок на ночь… Усмехнулась грустно. Спросить всё равно не у кого. Да и помощи попросить – тоже.
Единственный, кто, возможно, и смог бы помочь, тоже назначил мне цену… Но думать об этом не стану. Порез ещё слишком свежий, слишком живой.
Вчера, когда захлопнулась дверь, я запечатала своё сердце, возможно, навсегда – его время закончилось. Но и моё. Почти тоже. Глупо обманывать себя. Да и что отрицать – я всегда была к этому готова. И я должна суметь выполнить условия сделки. А для этого нужны знания и ясная голова. Чувства в этом раскладе участвуют только инстинктом. Вот и буду им следовать. Пусть ведёт меня дедушкин зов. Пусть направит к нужному мои дрожащие пальцы.
Я прикрыла глаза, обратившись внутренним взором к тонкой призрачной грани, и открыла шкатулку.
Оно нашлось сразу. Точнее, и искать не пришлось. Я просто знала наверняка, что это оно. Осторожно подцепила, освободила от тонких прядей какого-то ожерелья и так и держала на вытянутой ладони, знакомясь. И так же, в белёсом оцепенении, медленно продела в широкий ободок указательный палец.
Сначала вообще ничего не было. То есть вообще ничего. Ни звуков, ни ощущений, ни мыслей, ни чувств. И это было так не похоже на то, что случилось со мной в прошлый раз. Открыла глаза и изумилась. На улице была ночь…
Когда я успела так надолго отключиться?
Действительно, спать хотелось ужасно, и страшно затекла шея. Я поморгала и улеглась тут же, на диване, где до того сидела. Только натянула на плечи тонкий акриловый плед. И мгновенно выключилась.
Солнце палило беззлобно и ровно. Душно томя стоячим послеобеденным зноем.
– Ты зол и оттого безнадёжен, мой мальчик, – сухощавый мужчина устало потёр лицо узкой ладонью – а вот и широкое кольцо на пальце – и тряхнул головой. Взглянул на малыша с интересом. – Меткость рождается спокойствием, – ободряюще улыбнулся и легко послал дротик в очень заметную цель на стене конюшни. Неспешно опустился на белую каменную скамью. – Иди-ка сюда, Николаша, покажу тебе что-то, – вытянул вперёд длинные ноги и откинулся на ограждение загона. Разогретый, сухой, слабо пахнущий конской мочой ветер доносил тихое фырканье лошадей и вялое бормотание конюхов.
– Не люблю Николашей, – ребёнок притворно надулся.
– Знаю. – Мужчина похлопал по своему колену рукой и лукаво улыбнулся. – Иди же. Ну? – И когда маленький Николай удобно устроился на руках, сказал уже совершенно серьёзно: – Слушай, мой мальчик. Слушай и помни об этом всю жизнь. – Потрепал внука по спутанным светлым волосам. – Всё, что тебе будет когда-то доступно, ты никогда не сможешь обратить против людей. И использовать для себя никогда не сумеешь. Тебе – шесть. И это немало. Ты запомнишь. Когда придёт твоё время, сможешь останавливать движение событий. И времени. Но сделать это сможешь только самим собой. Если Гришка, – дед ткнул в Николенькиного крестьянского дружка, тот подслушивал, прячась и оттого дёргаясь в стороне, за загоном, – упадёт опять с черёмухи и сломает ногу, ты не сможешь просто захотеть, чтобы стало иначе, и все исправить – вместо Гришкиной ноги сломается твоя. Хоть и срастётся тогда очень быстро. Но это всё равно будет больно. Ты понимаешь? – он заглянул в недоумённо расширившиеся ребячьи глаза. – А ты как думал? – улыбнулся и подкинул парня на колене. – Тяжёлый какой стал! – засмеялся довольно. – А если решишь, чтобы Тальянка принесла всем на завтрак не ленивых вареников, – мальчишка поморщился и брезгливо почесал нос, – а оладьев, – заулыбался отсутствием передних зубов, – будь готов, что рыжая кобылка сбросит тебя в ручей следующую субботу.