«Моя любовь!
Сегодня вечером я получил твое нежное письмо, доставленное Динуидди. Он бережно передал мне твою миниатюру. Я буду носить ее на груди; но это вроде дополнения, ибо и без твоей миниатюры моя память никогда не преминет восстановить перед моими глазами твои черты.
Я благодарю тебя за твои молитвы. Я благодарю тебя за твою решимость мужественно пережить нашу разлуку. Я буду часто тебе писать. Если завтра я смогу погрузить на борт оружие, то отплыву рано утром в понедельник.
Уже час ночи, свеча почти догорела. Пусть ангельский дух, награждающий и защищающий добродетель, будет с тобой до моего возвращения, так искренне умоляет твой любящий муж».
Она долго лежала не двигаясь, прижав к груди письмо, ничего не думая, но чувствуя все. Потом встала, спустилась вниз, села за письменный стол и, взяв бумагу и перо, начала писать:
«Мой дорогой супруг!
Твое письмо от 18 января, посланное из устья Кумберлеида, доставлено в полной сохранности. Оно было для меня всем. Я им наслаждалась.
Не позволяй, мой дорогой супруг, чтобы любовь к стране, славе и чести побудила забыть меня. Без тебя они кажутся мне жалкими тенями. Ты скажешь, что это не язык патриота, а язык верной жены.
Наш маленький Эндрю чувствует себя хорошо. Молю, мой дорогой, пиши чаще. Это поддержка, бальзам для моего рассудка в одинокие часы. Я дорожу ими, как скупой дорожит золотом.
Думай обо мне как о своем самом дорогом друге на Земле».
Известия, доходившие до нее, были хорошими: кавалерия Джона Коффи и флотилия Эндрю успешно продвигались к Новому Орлеану. А известия с Севера были удручающими: бригадный генерал Уинчестер был взят англичанами в плен в Канаде. Получив уверения, что, если он посоветует своим войскам сложить оружие, с ними будут хорошо обращаться, он сдал два своих полка. Большинство солдат-кентуккийцев было истреблено северными индейцами, сражавшимися на стороне британцев. Старый генерал Робертсон, спокойный и философски настроенный по натуре, был в полной ярости, меряя шагами комнату в Эрмитаже.
— Что случилось с американской армией? — спрашивал он. — Первым капитулировал Хэлл и сдал не только себя, но и Детройт. Теперь в плену Уинчестер со своими двумя полками, и мы потеряли чудесных ребят. Если бы мы сражались так во время Революции, то остались бы британскими подданными. Во имя Всевышнего, дали бы возможность Эндрю Джэксону вести борьбу…
Он неожиданно остановился. Рейчэл уловила косвенный намек в его словах «дали бы…». Она подошла к старику, взяла его под руку.
— Что так вас расстраивает в отношении Эндрю?
— …Ну… Его обвиняют в том, что он будто бы заявил: один и тот же округ не в состоянии удержать в своих рамках его и генерала Уилкинсона и его пистолеты для дуэли всегда при нем.
Рейчэл отмахнулась от упоминания о дуэльных пистолетах:
— Принимая назначение, Эндрю знал, что ему придется служить под началом генерала Уилкинсона. Он сказал, что это горькая пилюля, но он будет подчиняться, как любой другой хороший офицер.
Робертсон разглаживал рукой свои седые редеющие волосы, направляя их вперед, пока они не образовали прямую линию с его бровями.
— Мы знаем это, моя дорогая подруга, но понимает ли это военный департамент?
Она сказала себе, что напрасно тревожится, что такого рода истории могут нанести ущерб Эндрю. Конечно, военный министр не уволит способного генерала на основании простых сплетен, особенно после того, как другие генералы потерпели такое унизительное поражение и осталось так немного других, способных противостоять британскому оружию.
В первом письме, написанном Эндрю из Натчеза, он сообщал, что генерал Уилкинсон приказал ему оставаться там и не двигаться по реке к Новому Орлеану. Он исполнил приказ, разбил палатки в четырех милях от города в красивой долине, где было достаточно дров и питьевой воды. Он также написал губернатору Блаунту и в военный департамент о том, что выполнил приказ Уилкинсона. Письмо Эндрю успокоило Рейчэл.
Затем, менее чем через месяц после отъезда Эндрю со своими войсками из Нашвилла, в кресло военного министра в Вашингтоне сел мистер Джон Армстронг. Едва успев усесться за стол министра, он написал депешу генерал-майору Джэксону, копия которой была доставлена в Эрмитаж:
«Военный департамент.
5 февраля 1813 года.
Сэр,
Причины, оправдывавшие формирование корпуса под вашим командованием и его поход на Новый Орлеан, перестали существовать. При получении настоящего письма вы считаетесь уволенным с общественной службы и обязанным принять необходимые меры для передачи генерал-майору Уилкинсону всех предметов общественной собственности, которые могут быть переданы в его владение. Вы примете для себя и корпуса благодарности президента Соединенных Штатов. Имею честь быть, сэр, с великим уважением
вашим самым покорным слугой».
Ее поразило такое развитие событий. Боже мой, неужели это никогда не прекратится? Она перечитывала текст несколько раз, пытаясь понять его смысл. «Причины, оправдывавшие формирование корпуса под вашим командованием и его поход на Новый Орлеан, перестали существовать…» Что имел в виду новый военный министр? Ведь причина, побудившая Эндрю двинуть свои войска на Новый Орлеан, могла исчезнуть только с прекращением войны!
Из всех возможных ударов, перенесенных Эндрю, это был, решила она, самый тяжелый: проведя две тысячи солдат на дистанцию в тысячу миль в наиболее тяжелое, зимнее время, почти сделав себя банкротом из-за оснащения и снабжения за собственный счет войск, он получил теперь извещение о грубом увольнении! Военный департамент не желал видеть генерала Джэксона в регулярной армии и теперь вышибал его оттуда ударом сапога.
/7/
Через две недели к ней приехал из Нашвилла офицер Эндрю по снабжению майор Уильям Б. Льюис с письмом, полученным им от Эндрю, в котором тот просил послать по реке Теннесси транспортные средства для доставки офицеров и рядовых, особенно больных.
— Я не могу послать ему через армейские каналы хотя бы одну лошадь, — пожаловался ей майор Льюис. — Поэтому я открыл частную подписку. Я набрал около шестисот долларов, но капитан Эрвин остановил меня в Нашвилле на том основании, что я помогаю и поощряю военный мятеж.
— Военный мятеж! — поразило ее словно молнией. — На каком основании?
— На том основании, что генералу Джэксону было приказано распустить корпус под его командованием, а он отказался сделать это и настоял на том, чтобы привести солдат домой.
Рейчэл, словно она стояла на своем поле, твердо уперлась ногами в половик и высоко подняла голову:
— Ну, добро для генерала Джэксона! Как мог додуматься военный департамент распустить солдат вдали от дома, не обеспечив транспортом и припасами для обратного пути?
Через шесть недель по вызову, присланному с курьером, она оседлала самую резвую лошадь и поехала в город. Там она увидела солдат, собравшихся на площади. Мужчины были изможденными, в изношенной одежде после месячного перехода по Тропе. Вспоминая толпы, попрощавшиеся с ними три месяца назад, пушечную пальбу, флаги и речи, она оглядела площадь: там стояла всего горстка зевак.
Направляясь к месту, где находился Эндрю, пожимавший руки своим офицерам, она подумала, что не видела его таким худым со времени его возвращения из Филадельфии в жаркий июньский день 1795 года, когда она вышла из сарая и увидела его обмякшим в седле на лошади перед их хижиной в Поплар-Гроув. Но его душевный настрой не ослаб. Он крепко поцеловал ее в губы, и его кости там, где они прикоснулись к ее телу, причинили боль. Его поза, когда он стоял, обнимая ее и наблюдая, как пехотинцы расходятся с площади, выражала не ущемленную гордость и даже не возмущение, а ясное понимание, что военный департамент совершил откровенную глупость, отказываясь от дееспособных войск. По пути домой их кони шли рядом, и он рассказал, как генерал Уилкинсон предоставил ему рацион всего на двадцать дней, не больше.
— Я был вынужден нанять фургоны и возчиков, купить лекарства за собственный счет. Когда кончился провиант и потребовались дополнительно лошади, я это тоже купил.
Рейчэл вопросительно взглянула на него:
— Ты купил, дорогой? На какие же средства?
— Выдал мои личные расписки. Составленные на квартирмейстера Уилкинсона.
Через несколько дней они съездили в город. Эндрю собирался купить новый плуг и большой бурав, а Рейчэл намеревалась высказать свои поздравления Саре Бентли, открывшей небольшую мастерскую по пошиву халатов и платьев для женщин Нашвилла. Не успела их карета появиться на Маркет-стрит, как прохожие закричали:
— Смотрите, генерал Джэксон!
Когда Эндрю привязывал лошадей перед нашвиллским постоялым двором, их быстро окружила толпа молодых людей. Кто-то крикнул: