Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

— …а? А, полковник Диего?

Внизу идет служба, безбородый диакон размахивает кадилом перед алтарем, слившиеся в безликую массу прихожане уже притомились и переговариваются между собой, стоят поденщики с голыми черепами, какие-то монахи на заднем плане, и собака, поднявшись на задние лапы, отрывисто лает…

— Дон Диего!

Он приходит в себя, голос Колонны выдергивает его из… этого. Появляется высокий пожилой человек и становится с другой стороны кресла Колонны. Колонна смотрит на него снизу вверх, поднимает руку, и тот касается ее губами, при этом поглядывая на Диего.

— Вителли, старина Миша… — (Они друзья, а то и больше чем друзья. Вителли хочет приязненно улыбнуться, но вместо этого снова обращает взгляд на Диего, и рот у него слегка кривится.) — Вителли, это вот полковник Диего. Сегодня он при мне.

Вителли кивает.

— Разумеется, я знаю полковника Диего.

Позади Вителли стоит молодая женщина, которая при упоминании имени Диего резко вскидывает голову и меряет его долгим оценивающим взглядом из-за спин двоих стариков. У нее тонкий орлиный нос, лицо слишком сильное, чтобы быть по-настоящему красивым, а глаза, скорее всего, карие, но кажутся едва ли не красными из-за ниспадающего на плечи огромного каскада медно-рыжих волос. Диего вздрагивает при виде ее лица и вздрагивает снова, осознав, что на ней мужское платье.

— Синьора Мария Франческа д'Асте, — провозглашает Вителли. — Моя жена.

Женщина протягивает руку Колонне, и тот ее целует. Затем она стремительным движением подносит руку к лицу дона Диего. Испанец застывает в нерешительности. «На место», — негромко рычит Вителли, но женщина остается неподвижной, и рука ее все так же протянута. Диего переводит взгляд с жены на мужа и обратно, чувствуя, что краснеет. Она же просто ждет, глядя ему прямо в лицо, бросая вызов. Затем, отрывисто рассмеявшись, легко отводит руку. Появился еще один опоздавший. Женщина отворачивается от всех троих.

— Может, вы поцелуете мне руку, кардинал Ceppa? — вопрошает она у пробирающегося сквозь толпу носителя красной сутаны.

— Может, поцелуете мое кольцо? — парирует тот, протискиваясь мимо нее. — Господин Вителли, милорд Колонна. Мое почтение. — Он коротко кивает обоим. — Капитан Диего. А… наш посол? Ага! Можете не отвечать. Веху, которой он помечен, трудно не заметить. Боже, она стала еще жирнее…

Он движется дальше и вскоре исчезает в давке.

— Я все еще время от времени думаю о Паоло, — рассеянно говорит Колонна, уставившись в шумливую утробу нефа. — О твоем кузене, Миша. Порой мне кажется, что он был лучшим изо всех нас. В определенном смысле.

— Паоло никогда ни о чем и ни о ком не заботился. А меньше всего — о себе самом, — отзывается Вителли.

Колонна грустно кивает. Взгляды обоих то ли сами собой опускаются вниз — то ли невольно, то ли привлеченные действом.

А там пульсирует напыщенное таинство мессы, то натягиваясь и раздуваясь, словно брюхо утонувшей свиньи, смытой в Тибр весенним паводком, то разматываясь в долгих, растянутых «Аллилуйя» хора, порой перекрывающих гвалт прихожан, лай собаки и визг свиньи (все еще раскачивающейся над головами) — Аллилуйя-а-а-а-а… Аллилуйя-а-а-а-а-а-а… На языках звуков, вываливающихся из беззубого рта церкви, раскачиваются ангелы, а Бруно молится, чтобы ему удалась проповедь: ведь амвон порядком вдается во вражескую территорию. Отец Томмазо, невидимый за ширмой, безмолвно молится вместе с ним. Субдиаконы и служки собираются вместе, держа в руках свечи и небольшие кадильницы. Постепенно образуется процессия.

— Разве хор не должен уже умолкнуть? — спрашивает Фульвио у отца Томмазо.

— Заткнись, — отзывается тот.

А наверху бездельники-поварята перегибаются через балюстраду, выпуская изо рта раскачивающиеся ниточки слюны, и когда кажется, что вот сейчас те неминуемо разорвутся, успевают втянуть их обратно. Или не успевают. Это состязание — у кого ниточка длиннее, тот и победил, — некоторым образом досаждает стоящим внизу. Подвергаясь риску быть опрокинутыми, повсюду циркулируют подносы с угощениями: свинина в сидре, говядина в редисовом соусе. Разносят их потные служанки, с трудом лавируя среди людских заторов и сгустков. И — нарезанный ломтиками язык! М-м-м-м-м! Фьяметта жаждет этого языка, она делает знаки, машет и в конце концов, не удостоившись внимания, кричит: «Эй, ты! Там, с языком!» — из-за чего рядом стоящие болезненно морщатся, Асканио ехидно ухмыляется, и совершенно безразличны к этому дон Херонимо, Вич и кардинал Ceppa, которые перегнулись через перила и будто бы обмениваются замечаниями по поводу слюнных состязаний: «Этот вроде неплох»; «Ему бы побольше мокроты»; «Опа! Перестарался», — но вот служанка удаляется, внимание посторонних отвлекается от этого места, и испанцы в относительном уединении возобновляют свой подлинный разговор.

— …так что Диего слегка пощекотал ему ухо.

— И что?

— А ничего. Он не знает, да это и неважно. Сегодня вечером я снова встречаюсь с нашим приятелем. Вентуро — он ведь так, для отвода глаз. Что слышно от его святейшества?

— По-моему, он вполне доволен. Гиберти разыскал меня сегодня в надежде получить гарантию того, что ему больше не придется столкнуться с «вашей вспыльчивостью и поистине чудовищным нравом», и я охотно предоставил ему такую гарантию. — Ceppa хихикнул. — Тогда он сообщил мне, что его святейшество с обычной своей живостью излагает этот эпизод всем желающим. Роль слона особенно возрастает…

— Чудовищно?

— Чудовищно. Да, совершенно чудовищно, вот, посмотрите-ка.

Ceppa опять указывает на поварят, один из которых выпустил настоящий слюнный сталактит, а теперь, сузив от напряжения глаза, втягивает его обратно. Уловив намек, Вич оборачивается, чтобы увидеть стоящего сзади и справа от него незнакомца. Он кивает ему, тот отвечает таким же кивком и ретируется.

— Знаете его?

— Нет. Скорее всего, соглядатай Фарии. Вот, взгляните. Как только мы его заметили, почел за благо отсюда убраться. Ладно, хватит об этом. Расскажите мне о нашем короле.

— По последним моим данным, двор находится в Толедо, но сам король к этому делу относится безучастно. Переговоры между министрами Маноло и нашими все еще продолжаются. Я получаю оттуда инструкции, а король Фернандо — сведения от своих шпионов. А здесь, в Риме, мы всего лишь актеры, не более того… Господи, вы только посмотрите!

На этот раз приходит очередь Серры оглянуться, испытывая смутную тревогу, но, не обнаружив на месте предполагаемого соглядатая никого, кроме Фьяметты, целиком поглощенной поглощаемыми ею мясными ломтиками, он устремляет взгляд через неф, на поварят, один из которых выпускает поистине колоссальную подвеску: блестящая колонна тянется книзу, по бокам сбегают крохотные ртутные бисеринки, утолщая ее и удлиняя, все больше, больше, дальше и дальше, пока не начинает казаться, что она вот-вот коснется чьей-то ни о чем не подозревающей головы, но нет! Нет, этот клейкий языковой нарост возвращается, подрагивая в такт тому, как согласованно напрягаются, наматывая его, лицевые, челюстные, горловые и даже желудочные мышцы Маэстро Слюнопускания, пока последний фут мокроты не втягивается обратно в глотку, которая судорожно, с гулким звуком захлопывается.

— Упомяните обо мне в следующей своей депеше, — говорит Ceppa, подаваясь в сторону.

Поварята хлопают победителя по спине, из-за чего тот давится кашлем.

— Вы уходите?

— Побуду немного с нашим хозяином. Мой дядя когда-то сражался вместе с Колонной. В Парме, кажется. Или в Пьяченце. Во всяком случае, против французов.

Вич смотрит в колодец церкви: диакон, по-видимому, читает проповедь, меж тем как служки и субдиаконы защищают амвон, отталкивая и осыпая проклятиями напирающую толпу. Священник же, стоящий прямо под ним, словно и не замечает всех этих беспорядков — он возится с кадилами и дароносицами и при этом что-то неслышно декламирует. Что бы это могло быть?.. Символ веры?

До отца Томмазо, который и в самом деле напевает Credo in unum deum[24], доходит, что действо вскоре достигнет апогея и так называемая литургия оглашенных будет завершена. Это важная веха, есть повод приободриться. Хор поет: Confitebuntur celi mirabilia tua domine…[25] Фульвио вопрошает, не образуют ли они теперь процессию для сбора пожертвований, и получает отрицательный ответ. Отцу Томмазо также приходит в голову, что если изо рта причисленного к лику святых Фульвио еще раз вырвется хоть одно слово, не встречающееся в молитвеннике или псалтыри, то он, отец Томмазо, заткнет означенный рот своим кулаком… Et veritatem tuam in ecclesia sanctorum…[26] — поет хор. Отец Томмазо раскаивается в вышеизложенной мысли. Аллилуйя, аллилуйя-а-а-а-а-а-а! Недостойно, когда подобные мысли приходят тебе в голову в присутствии тела Христова, лежащего перед тобой на алтаре и пока еще неодушевленного. Затейливые трели, выводимые дискантом, устремляются к своду, приглашая на празднество ангелов. Те прибыли, невидимые, и прилепились к потолку, словно летучие мыши: сейчас их насчитывается чуть больше двадцати семи тысяч. Христос пока отсутствует.