Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

И еще одна шарада: если церковь Сантиссими-Апостоли действительно каким-то образом оторвалась от примыкающего к ней дворца, чтобы стать теперешним загадочным сооружением, то никто не помнит, когда именно это произошло. Всегда считалось, что западная стена нефа примыкает к восточной стене дворца и что западное крыло трансепта вообще вторгается в смежное здание. В том конце дворца полным-полно коридоров и переходов, но все они имеют вид запущенный и скорее смахивают на тупики. Как ни разглядывай и ни примеривайся, теория о внедряющемся во дворец трансепте представляется несостоятельной. А можно ли пройти из дворца прямо в церковь? Еще как можно — надо лишь вот в этом месте пробить стену, и попадешь на верхнюю галерею, которая идет вокруг всей церкви…

Люди, орудующие молотами и ломами, приучены уже ко всяческим чудесам, но те ночные горшки все равно застают их врасплох. Снова крошится камень, снова просовывается в дыру голова, и вот пожалуйста: та стена — она не там, где ей полагается стоять, а футах в тридцати — сорока. Когда смотришь с площади, кажется, что церковь и дворец вплотную прилегают друг к другу, а на самом деле — нет: еще одна бесцельная и непостижимая прогалина, еще одна сбивка во внутренней топографии замка (здесь явно руководствовались некоей шизофренической геометрией). Фабрицио помнит: ему было пять лет, когда он обнаружил эту тайную брешь. Он высунулся из окна и увидел внизу, футах в двадцати, внутренний двор, сверху похожий на ломоть сыра, только здоровенный, со стороной в сотню футов. Перепуганные няньки оттащили его от окна, но он пользовался каждой подходящей минуткой, чтобы поглазеть на строителей: вот они нарезают канаты, которыми будут крепить леса, поднимают лебедками балки, вываливают из мешков в чан известь, песок и конский волос для приготовления штукатурки. А один человек целый день был занят тем, что нарезал дранку. Разрыв, брешь, дыра: но для деда Фабрицио, по крайней мере, решение было очевидным.

На протяжении многих недель Фабрицио все смотрел, как дюйм за дюймом росла эта конструкция. Чем дальше она продвигалась к грубой стене напротив, тем невозможнее она казалась, а когда наконец достигла церкви, то апостолы сподобились сотворить небольшое чудо, и в одно мгновение конструкция из чего-то невероятного превратилась в нечто неизбежное, как будто этот коридор между дворцом Колонны и церковью Сантиссими-Апостоли существовал всегда, с этим его неровным полом, маленькими окошками и матовыми стеклами внутри их, с крытой свинцовыми пластинами крышей — на случай непогоды. Была ли торжественная церемония по завершении строительства или не было? Фабрицио Колонна, теперь седовласый, болезненно прямой — позвоночник совсем не гнется, — терпеливо ждет, пока слуги распечатают дверь того самого коридора, и роется в воспоминаниях. Мысли его блуждают между «тогда» и «сейчас». Когда же это было? Лет пятьдесят назад? Сейчас коридором тоже пользуются, но всего лишь раз в год. Позади переминаются с ноги на ногу сопровождающие. Кто-то кашляет. Ну конечно! Вспомнил! Цепочки слуг несли дымящиеся блюда, подносы с засахаренными фруктами. Солнечные лучи, отражаясь от фронтона церкви, проникали сквозь матовое стекло и заливали все теплым розоватым светом. Гости пили вино, переговаривались и точно так же переминались с ноги на ногу, словно пробуя настил на крепость. Сухой смолистый запах свежего дерева. Вот затворилась дверь за последним из приглашенных на празднество. Скоро ночь, лунный свет льется на бесчисленные башенки замка, на черепицу и шпили церкви, на двух этих монстров, сотворенных из камня и дерева. Тот же холодный свет просачивается сквозь матовые стекла коридора. Поначалу здесь стоит тишина, но потом слышатся шелест, фырканье, хруст, скрежет и мелкий топот — это две враждующие армии выслали вперед своих эмиссаров. В церкви и в крепости обитают не только человеческие существа. И теперь, когда между ними построен мост, конфликта не избежать. В ту ночь началась крысиная война.

Несколько недель назад, услышав, как застучали молотки, завизжали пилы, заскребли мастерки, крысы из замка стали интересоваться, что же с ними будет. Из Центрального Гнезда были высланы лазутчики-добровольцы — они протискивались в щели, проползали на брюхе под полом, вытягивали усики и напрягали все свои органы чувств. Обследовав коридор, они усмотрели в действиях строителей очередную бессмыслицу, дурость, хотя и куда менее вредную, чем предыдущие. Крысам этот коридор давал возможность построить еще одно, дальнее гнездо — в общем-то, совершенно ненужное, и без него прекрасно обходились. И лазутчики вернулись в Центральное Гнездо с сообщением: «Можно не обращать внимания».

Что оказалось неверным.

Первое столкновение, в западной части дворца, произошло случайно и было каким-то бестолковым: две самки, отправившиеся на поиски продовольствия, по возвращении натолкнулись на двух странно пахнувших самцов; в результате одну убили, вторую обрюхатили. В ту же ночь было разорено гнездо за деревянной панелью в районе кухонь: трое самцов с откушенными головами валялись на ступеньках подвала, а у нескольких самок, в ужасе забившихся в щель внешней стены, хвосты были отгрызены до основания. Вряд ли это можно было списать на обычную суматоху, сопровождавшую брачные игры. В Центральном Гнезде состоялось экстренное совещание, после чего были разосланы новые разведчики и начали раздаваться первые, пока еще робкие предложения о создании армии.

Апостольские крысы, нагло посмеиваясь, выскочили из засады и поубивали всех разведчиков — кроме одного, который и доложил о случившемся. Значит, ситуация еще хуже, чем поначалу представлялось Центральному Гнезду: соперничающая колония, такая же большая, как их собственная, такая же, возможно, свирепая, жадная, стремящаяся к экспансии… Состоялось еще несколько совещаний, хотя всем было ясно, что существует единственно возможный план действий. Из штолен и из-под крыши крепости Колонны потянуло крысиными секрециями — там шли учения, отрабатывались соответствующие позы: нападение, подчинение, победа, проигрыш… Учения сопровождались соответствующим писком, означавшим угрозу, свирепость, разочарование. В самой глубине лабиринта Центрального Гнезда девять самцов, надышавшись пьянящими испарениями крысиной ярости и дрожа от них, прижимались друг к другу, сплетая и расплетая хвосты, пока не слились воедино, превратившись в символ могучей, сокрушительной атаки.

И в последующие три ночи шла битва между крысами церкви и крысами замка, битва не на жизнь, а на смерть: случайные стычки в переходах, щелях, под полом, яростные групповые схватки, рейды, отражения атак… Им даже случалось мериться силой, грызясь один на один на открытом полу, прямо на виду у великанов. Как и в каждой войне, случались совсем уж дикие зверства. На вторую ночь колоннские использовали в качестве приманки раненую апостольскую самку — в ходе битвы ей откусили все четыре лапы. К ней, естественно, был выслан отряд с заданием прикончить ее из милосердия. Крысы продвигались осторожно, вынюхивая, выглядывая, выставив вперед усы: они понимали, что враг рядом, совсем близко, что надо быть предельно внимательными… Но как она кричала! И раны, раны — такие ужасные! Церковные, забыв об осторожности, рванули вперед, чтобы поскорее перекусить ей яремную вену, и в это мгновение замковые — все это время они, невидимые и неслышимые, наблюдали за противником — ринулись из засады, из-под стропил, на которых лежали, притаившись, набросились сверху на своих противников, переломили им хребты, выкусили глаза, и в результате на полу коридора остались лежать девять трупов, а победители отправились восвояси пировать — слизывать друг у друга со шкур капли вражьей крови.

Соседним колониям, располагавшимся под церквями и часовнями виа Лата, пришлось сменить места обитания — одни отправились на север к деревенским кузенам, добывавшим себе пропитание на виноградниках и пастбищах Пинчо, другие двинулись на юг, в центр города. Римские крысы забились по своим норам и, высунув скользкие от кислотных секреций языки, обнажив розовато-серые десны, ощерив острые желтые зубы, дрожали от ужаса перед небывалой резней. От них воняло страхом, и ферменты ужаса распространялись по туннелям и катакомбам… Свирепствующие коты и крысоловы — привычная напасть, но крысиная война! От волнения крысы сучили лапами, скребли когтями, и только те, что жили у реки, сохраняли спокойствие, хотя и до них доносились сигналы из города, и они настроили уши на верхние регистры, на частоты беспокойства, носами учуяв страх, темными потоками изливавшийся к Борго. Однако эти слабые сигналы мало их трогали. По их мнению, та война была делом частным, всего лишь репетицией апокалипсиса. Настоящая опасность придет с запада — ее принесут чудовища, притаившиеся за рекой. Крысам уже случалось видеть, как те пересекают реку: размером с небольших лисиц, щетинистые, покрытые струпьями, жилистые, ни к чему, кроме резни, не приспособленные… В один прекрасный день к ним в поисках места для новых гнезд нагрянут крысы из Борго — легионы, заселившие римские пограничные валы, прекрасно это понимали, — и вот тогда начнется настоящая бойня. Потому они прислушивались — и ждали, принюхивались — и ждали… Это, конечно, всего лишь слухи, будто крысы с Борго пожирают собак.