Она знала, что с приездом брата Наталки их кружок связывал какие-то надежды, строил какие-то планы, — одним словом, его ждали. Встреча с незнакомым, но столь близким всем братом Ореховской была или, вернее, должка была стать вехой на пути кружка самообразования.
Так как Наталка ничего не объяснила, Дарка решила пойти на вечер не в форме, а в праздничном платье. Светло-серое шерстяное платье с темно-коричневой шелковой отделкой у шеи и на рукавах очень подходило для такого визита.
И хорошо сделала.
Войдя в коридор, Дарка услышала запах пряностей, который издает только что вынутое из печи тесто, и сразу поняла, что поступила правильно.
Навстречу Дарке выбежала Наталка. Она была завита, но, честно говоря, это не очень красило ее. Волосы, не привычные к такой прическе, торчали в разные стороны, как перекрученные проволочки, и придавали всегда серьезной Ореховской легкомысленный вид. От нее пахло духами, напоминающими запах клубники.
Все сидели в гостиной с темно-красными низкими стульями, с темными (то ли от времени, то ли просто такая манера) картинами на стенах, с темно-бордовыми тяжелыми портьерами на дверях.
Среди гостей Дарка прежде всего увидела Стефу. В легком лиловом платье со стильным стоячим воротником а-ля Мария Стюарт и соответствующей фасону платья прической, открывающей лоб и затылок, с тяжелым янтарным медальоном на груди, Стефа выглядела как мечта.
Наталка взяла Дарку под руку и подвела к высокому и очень похожему на Ореховскую только крепкому, со здоровым, загорелым лицом человеку:
— Познакомьтесь! Это мой брат Роман, а это та Дарка Попович, о которой я тебе уже рассказывала…
«Что рассказывала? Почему именно обо мне?»
Роман Ореховский крепко, по-мужски, пожал Дарке руку. Она не смотрела на него, но чувствовала на себе его пристальный взгляд. Усевшись наконец в предназначенное ей кресло (какие у него смешные, изогнутые, точно рахитичные, ножки), Дарка смелее посмотрела на брата Наталки. У Ореховского сильно выдающиеся скулы, полные темновишневые губы. Он не красив, но физическая сила, здоровье и печать уверенности на лице делают его привлекательным.
«Такого можно любить», — мелькнуло в голове у Дарки.
Это был обычный «чаёк», хотя пригласили всех членов кружка самообразования. Возможно, Дарка чувствовала бы себя совсем хорошо, не жди она все время чего-то другого или будь среди приглашенных Данко.
А так…
Прежде всего пили чай («чаёк», так «чаёк»). Роман Ореховский пододвигал девушкам поднос со сладостями. Каждая брала пирожное, стараясь выбрать самое маленькое, робко надкусывала его, словно мышка, и деликатно клала на тарелочку, стоявшую рядом со стаканом чая. Потом завели патефон. Молодые люди закурили. Курили, насилуя себя, демонстративно, и это было очень заметно. Орест рассказывал анекдоты, большинство их Дарка знала по старым календарям. Впрочем, все смеялись, и больше всех сам Цыганюк. Играли во «флирт». Но среди присутствующих никто не интересовал Дарку, она спокойно читала приходившие к ней номерки и так же апатично посылала дальше, первому, кто попадался на глаза.
Только в конце вечеринки, когда, собственно говоря, пора уже было расходиться, Наталка ни с того ни с сего спросила у брата:
— Что ты думаешь по поводу того, что нашей гимназии в этом году придется праздновать сербаре унирий?
В комнате стало тихо, хоть мак сей. Дарке показалось странным, что Наталка раньше не согласовала этот вопрос с Романом. До сих пор было так: все спорные вопросы Наталка разрешала с братом, а потом передавала остальным его мнение…
Несколько пар глаз впились в лицо Ореховского.
— Я думаю, что забастовки вам не удаются, как показал опыт с концертом в честь министра. Слишком много среди вас, мои милые, штрейкбрехеров. Что же касается празднества, то вам придется выполнить приказ дирекции и отметить праздник «воссоединения».
Это было сказано с такой иронией, что юноши и девушки переглянулись. Цыганюк снял пенсне с носа и снова надел его. Те, кто минуту назад спешил домой, остановились как вкопанные. Занятно, — что же, Ореховский издевается над всеми?
Почему же не встанет Орест, не развеет позорную тень, брошенную Ореховским на обе гимназии?
То ли Дарке показалось, то ли в самом деле Орест переглянулся с Наталкой? «Что это, условный знак? Сговор?»
Если молчит Цыганюк, должен отвечать Гиня Иванчук, первый, если так можно выразиться, его помощник и соратник.
![]()
Гиня нерешительно поднимается, словно ждет, что вскочит Орест и опередит его. Но похоже, что ему, Гине, придется принять бой одному. Цыганюк то ли задремал, то ли с ним что-то случилось.
— Вы хорошо знаете, что мы (на слове «мы» он делает особое ударение) стоим на иных позициях…
— Да? — Брови Романа ползут вверх, и от этого лоб его морщится, как у старика. — Любопытно-о! А какова же тогда ваша программа?
Так не спрашивают единомышленники. Подобным вопросом можно загнать в тупик любого политика. В чем взаимно упрекают Друг друга различные политические партии? В отсутствии конкретной программы. А ведь то все-таки официально зарегистрированные политические партии, а не какой-нибудь там ученический кружок самообразования. Нельзя так, нельзя! Девушки и юноши переглядываются. До каких пор будет молчать Цыганюк? Счастье, что Иванчук такой парень, который за словом в карман не полезет.
— Мы не согласны с оккупацией Северной Буковины. Считаем, что это исконно украинская земля.
— И что из этого? — звучит еще более иронический вопрос.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать? — Гиня Иванчук начинает терять уверенность.
Дарке стало просто неловко за хозяев: ну где такое слыхано? Пригласить гостей, накормить их, напоить, а потом своими заранее обдуманными вопросами ставить в такое положение, чтоб эти несчастные гости крутились, как мухи в простокваше?
Чем дальше, тем более подозрительным кажется Дарке упорное молчание Ореста. Оно уже не выглядит случайным.
— Я спрашиваю вас, что из этого следует?
— Мы хотим путем осознания молодым поколением…
«Ой, что за стиль! Не надо, Иванчук, так книжно, не надо!»
Роман Ореховский скрестил руки на груди. Его насмешливая поза еще больше смущает Иванчука.
— Так! Представим себе, что вся молодежь Северной Буковины уже уяснила это. И что же дальше?
Иванчук рассматривает присутствующих. Взгляд его задерживается на Оресте. И этот не придет ему на помощь? Что же, придется, как видно, выпутываться самому.
— Тогда будем стремиться… — и поправляется: — Добиваться!
Ореховский не дает ему окончить:
— Я допускаю, что вам удалось «добиться» прекращения румынизации, во всех народных школах обучение будет вестись на украинском языке. Что ж из этого? Наши дети, вместо того чтобы учить историю Румынской империи на румынском языке, который они, кстати, не совсем понимают, будут изучать эту же историю на родном языке. Вместо того чтобы, как попугаи, талдычить благодарственные и верноподданнические королю стихи, они будут декламировать их уже сознательно по-украински. А вы не думали над тем, что такой своей политикой вы только облегчаете работу правительству по «правильному воспитанию» местного молодого поколения? Вас интересует только форма, содержание вас не касается? Верно или нет?
Иванчук забылся и, как в классе перед учителем, поднял руку. Ореховский едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Пожалуйста, Иванчук…
Гиня пощупал «адамово яблоко», потом деловито кашлянул.
— Я хотел сказать, что на некоторых этапах исторического развития форма выручает содержание…
— Это что-то чересчур умное. Это вы сами придумали, Иванчук? Может быть, объясните мне, как это надо понимать?..
Среди присутствующих послышался смешок.
— Могу, — дерзко тряхнул Гиня рыжей шевелюрой. — Если вы не понимаете, то могу. На нынешнем историческом этапе мы боремся за то, чтобы сохранить хотя бы национальную форму, то есть письменность, язык, народные обычаи. Чтобы не утратить формального права называть себя нацией. А позднее… позднее, при более благоприятном международном положении… борьба за форму перейдет в борьбу за содержание…
