вспоминала об этом.
– Что ты имеешь в виду? – На этот раз ее голос звучит на три октавы выше. – Попробуй сам полежать привязанным к алтарю, и скажи, как тебе это понравится.
– Это предложение?
– Если ты и дальше будешь задавать подобные вопросы, то, возможно, да.
Я не знаю, почему мне захотелось подразнить ее. Правда, я, возможно, зря сказал ей, что мне не нравилось, что она читала мои дневники. Если ты всю свою жизнь не выказывал слабости из опасений, что это будет использовано против тебя, ты невольно начинаешь чувствовать себя не в своей тарелке, когда впервые позволяешь себе дать слабину.
Она ничего не говорит, пока мы смотрим на мерцающий огонь, и я тоже молчу. Но в конечном итоге это достает меня, и я говорю то, что мне следовало сказать давным-давно.
– Прости, что я заглядывал в твои воспоминания без твоего разрешения.
Она пожимает плечами, но не отвечает.
Теперь я чувствую досаду.
– Ну что? Ты ничего на это не скажешь?
Она снова пожимает плечами, затем ехидно отвечает:
– Я что, должна поблагодарить тебя за твои извинения?
– Да, именно этого я и хотел. – Теперь уже я сам закатываю глаза. Эта девушка – крепкий орешек, когда она того хочет. Обычно это вызывает у меня уважение, но сейчас я злюсь.
– Это на тебя похоже, – фыркает она. – Ты любишь донимать других, но, когда кто-то гладит тебя против шерсти, это тебе не по вкусу.
– При чем тут это? Я же прошу прощения…
Я замолкаю. Мне это не нужно, я этого не заслужил. О чем бы я ни думал, когда спросил о ее любимом воспоминании, я точно не собирался ссориться.
Но ведь сама Грейс всегда затевает нечто подобное, когда ей становится некомфортно, разве нет?
Я поворачиваюсь на бок, подпираю голову рукой и смотрю ей в глаза. Я ничего не говорю, поскольку в этом нет необходимости. Ведь мы оба знаем, почему она ведет себя как избалованный ребенок.
В конце концов ее напряженные плечи расслабляются, и воинственный настрой покидает ее.
– Я прошу у тебя прощения за то, что читала твои дневники. С моей стороны это было нехорошо, и мне бы хотелось сказать, что я жалею о том, что я их прочла. Но это не так, потому что, только прочтя эти дневники, я смогла увидеть того тебя, которого ты так старательно прячешь от всех и вся. Того человека, которого так любит Дымка, того человека, которого я… – Она осекается.
Но уже поздно. Я услышал в ее голосе нерешительность и кое-что еще, что-то такое, от чего мои ладони вспотели, а сердце начало биться слишком часто.
– Которого ты что? – спрашиваю я, хрипло и, возможно, немного навязчиво.
– Которого я начинаю считать своим очень хорошим другом.
От этих слов все во мне словно сдувается, все мои надежды – о существовании которых я даже не подозревал – мигом гаснут.
– Да, – говорю я. – Я тоже.
Я поворачиваюсь к ней спиной.
– Все, я буду спать.
– О, конечно. Спокойной ночи. – В ее голосе звучит что-то похожее на сиротливость, на потерянность, но сейчас я не чувствую в себе сил ее утешать. Потому что и сам нуждаюсь в утешении. Утешении, которое – мне хватает ума это понимать – я никогда не получу ни от нее, ни от кого-то еще.
Несколько минут Грейс сидит без движения, затем встает, чтобы поворошить костер и перелить кипяченую воду в пустые бутылки.
Занимаясь этим, она поглядывает на меня, но я очень хорошо умею притворяться спящим – как-никак в моем распоряжении было почти двести лет, чтобы довести этот навык до совершенства. Но когда она выходит из пещеры, мне приходится напрячь всю свою волю, чтобы не подойти к выходу и не выглянуть наружу, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке.
Правда, если это не так, я мало что смогу сделать. Один шаг под солнцем – и я буду поджарен до состояния чипсов. И все же пока она не возвращается в пещеру, я едва могу дышать. Но ей я этого не говорю.
Наконец Грейс ложится и тоже поворачивается ко мне спиной.
Текут минуты, и никто из нас ничего не говорит. Надо думать, она считает, что я сплю, но сам я знаю, что она не спит. Я слышу это по ее дыханию – и по слишком быстрому сердцебиению.
Минувшей ночью мы спали, прижавшись друг к другу, чтобы спастись от холодного горного воздуха. Просто хорошие друзья, прильнувшие друг к другу в поисках тепла. Во всяком случае, так уверяет себя Грейс, я в этом уверен. И думаю, я должен это подтвердить. Даже если сам я в это не верю. Даже если я не хочу, чтобы это было правдой.
– Мое самое любимое воспоминание, – говорит Грейс, и в прохладной темноте пещеры ее голос звучит тихо и неуверенно, – это когда Джексон снял меня с парапета за окном своей башни. Была ночь, и вокруг нас в небе плясали всполохи северного сияния. Джексон отнес меня в самую его середину, и мы с ним танцевали, кажется, целую вечность. Я за всю жизнь не переживала ничего подобного этому парению в воздухе вместе с парнем, от которого была без ума. Как будто это была самая естественная вещь на свете.
Я не могу сказать, что ее слова для меня полная неожиданность, но они все равно бьют меня с такой силой, что мне кажется, на мне останутся синяки. Но ведь я сам задал ей этот вопрос. И в том, что я не уверен, что смогу смириться с ее ответом, нет ее вины. В этом виноват только я сам.
Это урок, который я не скоро забуду.
– Я не хотела рассказывать тебе об этом воспоминании, потому что мне совсем не хочется причинять тебе боль, – продолжает она почти шепотом. – Но и лгать я не хочу. Я не хочу, чтобы ты считал, что тебе нужно лгать мне, вот я и хочу отплатить тебе честностью.
Трудно злиться, когда она так это объясняет. Да, это причиняет боль, но не злит. И в этой боли тоже нет ее вины. Так уж обстоят дела. С ней и со мной.
– Я знаю, что Джексон был твоей парой, – говорю я. – Так что я не удивлен тем, что твое любимое воспоминание связано с ним. Но почему ты решила, что тебе надо скрыть это от меня?
– Не знаю. – Она тяжело вздыхает. – Наверное, мне не хотелось ворошить плохие воспоминания, связывающие тебя с ним. Я знаю, у вас плохие отношения, и…
Какая чушь.
– Разве ты только что не сказала, что не будешь мне лгать? – спрашиваю я.
Она вздыхает, затем выкладывает все начистоту:
– Я знаю, что это маловероятно, но, быть может, мы все-таки сумеем преодолеть барьер и вернуться в наш мир, Хадсон. И, когда это произойдет, там меня будет ждать Джексон.
– Я знаю, – отвечаю я, раздумывая, следует ли мне сообщить ей о синей нити или нет. Все это время мне было не по душе, что я так и не рассказал Грейс об этой нити, но, если честно, я боялся. Что, если эта нить означает не то, что я думаю? Хуже того, что, если Грейс не хочет, чтобы она означала то, что я думаю? Эта мысль, словно нож, режет мое сердце, и на секунду у меня перехватывает дыхание. Однако я должен сказать ей правду, и я начинаю:
– Но, если мы вернемся обратно в наш мир, он уже не будет твоей парой.
– Ты не можешь знать этого наверняка, – не колеблясь отвечает она. – Он не является моей парой здесь. Но даже ты сказал, что твоя магическая сила не работает по эту сторону барьера. Так что, возможно, то же самое случилось и с моими узами сопряжения – возможно, они не могут пробиться через барьер между мирами.
Я хочу сказать, что эти узы сопряжения с самого начала казались мне какими-то неправильными, но затем решаю не поднимать эту тему. Мне совсем ни к чему, чтобы она опять назвала меня лжецом.
И я задаю ей другой вопрос:
– А что, если это не так? Что, если эти узы исчезли навсегда?
Кажется, она молчит целую вечность, хотя на самом деле ее молчание, наверное, длится всего минуту. И все это время я не дышу. До тех самых пор, пока она не говорит:
– Я все равно