– Замечательно, – сказал Финч. – А посреди всего этого разложения кто-нибудь находит время подумать о картине? О ее сюжете? Об эмоциях, которые пытался передать художник?
– Я вас умоляю, – махнул рукой Стивен. – Когда вы в последний раз были на выставке? Знаете, что там происходит?
– Когда в последний раз туда ходил ты?
– Я первый спросил.
– Смех да и только, – сказал Финч. – Этот спор смешон.
– Не думаю, что смех – подходящее слово. Мои аргументы далеко не бессмысленны и уж никак не абсурдны и не курьезны.
– У меня от тебя голова болит.
– Если бы вы просто ответили на мой вопрос… Люди ходят по музеям, чтобы посмотреть выставку, про которую кто-то сказал, будто ее надо увидеть. Подоплека в том, что если вы не сходите на эту конкретную выставку и не отреагируете на работы должным образом, значит, вы не ценитель искусства. Поэтому люди толпами набивают выставочные залы, послушно надевают наушники с аудиогидами и щурятся на миниатюрный шрифт подписей. Это не более чем модель для исследования стадного инстинкта. Людям говорят, что нужно думать о картине и что они должны на ней видеть. Они лишены возможности отойти на пару шагов и оценить перспективу или технику, потому что между ними и полотном обязательно влезет чья-нибудь непомерно большая голова. Потом они обрушиваются на банкетки, слишком твердые и повидавшие на своем веку слишком много посетителей с бог знает какими понятиями о гигиене. Положа руку на сердце, Финч, я очень сомневаюсь, что настоящие эмоции хоть как-то участвуют в этом процессе.
Сейчас Финчу хотелось засадить по чему-нибудь кулаком, а точнее, по кому-нибудь. Мысль о том, что такая плохо прикрытая агрессия будет витать за праздничным столом в священном доме его дочери, была просто невыносима. И нянчить Стивена весь вечер он тоже не горел желанием.
– Возможно, нам лучше изменить формат приглашения. Давай поужинаем со Стивеном в ресторане.
Он жалел, что вообще их познакомил. Впрочем, поскольку Стивен был у него в квартире, когда Лидия с мужем заскочили в гости, он никак не мог этому воспрепятствовать. Огонек, вспыхнувший в глазах Стивена, когда тот взял Лидию за руку, тотчас заставил Финча насторожиться. Сражен. Ни больше, ни меньше. Лицо Стивена напоминало морду несмышленого теленка, а глаза следили за каждым шагом Лидии. Просто скандал.
– Ты говорил, что ему неуютно на публике.
– Разве? Что-то не припомню. Возможно, я преувеличивал.
– Пап, все будет хорошо. Увидишь.
Что тут может быть хорошего? Финч потерял всякий интерес к ужину. Только когда запах горелой куриной кожи наполнил дом, он вспомнил о своем блюде. Останки птицы, сухие и ломкие, отправились в мусорку, брокколи вернулась в пластиковый пакет в холодильнике. Финч поплелся в кабинет, утешаясь шоколадным Сантой, которого незаметно взял из тарелки рядом с кассовым окошком в банке. С каждым часом он все больше злился на Стивена. Он собирается узурпировать мою семью!
Но стоило этой мысли мелькнуть у него в голове, как появилась Клэр и принялась бранить его за вредность.
Ему нужен друг, Денни. Как и тебе.
– У меня есть друзья.
Нет. Не обижайся, дорогой, но друзья были у нас. А у тебя есть знакомые. Это не одно и то же.
– Мне нужна только ты. Ты и Лидия. Больше никто.
Я с тобой. И у тебя всегда будет Лидия. Но ты не хуже моего знаешь, что это тоже совсем другое.
Образ жены задрожал перед ним и исчез. Как будто лампочка замигала и перегорела.
Финч помешал дрова в камине, налил себе стакан бургундского и, повозившись с цифровым проигрывателем, полученным в подарок от дочери, решил, что подходящим сопровождением его вечерней работе будут «Пять вариаций на тему баллады о богаче и Лазаре». Его рабочий стол был зоной бедствия: недельные залежи писем, сверху заваленные рядами папок от миссис Блэнкеншип, в которые она собрала годы переписки и газетных вырезок Томаса. Стивен предложил ему перебрать их в надежде раскопать нечто полезное. По-новому оценив трудовой подвиг миссис Блэнкеншип, Финч попытался не воспринимать свою задачу как секретарскую, но настроение у него ухудшилось, когда он взял наугад какую-то пачку и начал перелистывать старые пожелтевшие бумаги, многие из которых засалились и уже крошились по краям.
Объявления о выставках многолетней давности, выцветшие газетные фотографии с владельцами галерей и меценатами, толпившимися вокруг Томаса, который на многих снимках смотрел куда-то вдаль с удивленным выражением лица. Ожидаемые предложения преподавательских должностей, приглашения выступить перед публикой и мольбы молодых художников, обещавших натягивать холсты, точить карандаши, таскать плащ – что угодно, лишь бы дышать одним разреженным воздухом с человеком, обладающим, как выразился кто-то из просителей, «высшим знанием того, что универсально во всех нас».
Требуха. Финч потер лоб, надеясь снять расползавшееся между бровями напряжение. Читать такую лесть было изнурительно. А слушать ее изо дня в день? Неудивительно, что Томас превратился в отшельника. Вскормленный вниманием и россыпями похвал, выпестованный превосходными степенями, в какой-то момент он, абсолютно естественно, пресытился восхищением и достиг черты, за которой просто хочется остаться одному. Если человеку дается великий дар, обречен ли он жить в услужении у этого дара, лишенный всего остального?
Но чем больше Томас замыкался, тем сильнее публика сходила по нему с ума. Где он живет? Как он живет? Что его вдохновляет? Если бы его обнаружили вмерзшим в глыбу льда на вершине Канченджанга[41], нашлись бы желающие вскрыть его черепную коробку, чтобы определить, откуда у него такой талант. Прилипалы и хвостики, те, кто готов на тебя вешаться, те, кого уже сняли, и те, кому не судьба. Ни один человек в здравом уме не захочет такой жизни, понимая ее последствия.
Финч продолжал перелистывать пачку, пытаясь придерживаться какого-то порядка. Счета, которые даже не открывались. Выписки из банковских счетов, неиспользованные чековые реестры, обзоры, которые годами присылали Томасу его многочисленные представители. Письма, в основном с пометкой «лично» (подчеркнутой). Все они явно были написаны женской рукой, но за редкими исключениями остались нераспечатанными. Финч рассеянно перебирал их, пока один из конвертов не привлек его внимание. В верхнем левом углу было напечатано «Стоунхоуп-вэй, 700, Вудридж, Коннектикут». Дом, из которого они со Стивеном только что вернулись. Дом Кесслеров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});