Да. В истинном облике. Иначе не узнают свои. Но — Тидрек помнил глаза Тиримо, когда она видела его настоящим. Презрение, брезгливость, отвращение — словно море дерьма и гниющих помоев тебе в сердце. Вместо крови.
Нет уж…
Тидрек надел маску. На миг обожгло болью, взрезало глаза. А потом высокий статный альвин вышел навстречу любимой.
— Я пригласил их, достойный хранитель, — молвил он голосом Тидрека, — я отвечаю за них в Круглой Горе, и ручаюсь за них, и стану требовать вергельд за их обиду.
Хранитель ничего не сказал. Он узнал Тидрека, но не смог сдержать пренебрежительной ухмылки. Не стоит тот доброго слова, кто стыдится обличья своих предков.
А Тидрек приветствовал гостей на своём и их языках, улыбался красивым чужим лицом, и ничего больше не имело значения.
Ибо Тиримо наконец откинула капюшон.
* * *
Не сказано тут, как они познакомились. Произошло это на острове Альстей, в Стране Белых Альвов, которых ещё зовут Хвэттир. На том острове Хильдарсон провел три года, очарованный его красотой, а более того — красотой Тиримо. Уезжая, он хранил в сердце образ любимой.
Прекрасна была Тиримо-Ласточка. Словно кукла для маленьких девочек, высока и стройна, с прямыми золотыми волосами, обрамляющими милое овальное лицо, и огромные голубые глаза пугали пустотой. Никогда не спрашивал Тидрек, сколько ж ей зим, но полагал, что очень много.
Была ли любовь между ними? Как знать. Однако их влекло друг к другу. Её привлекал огонь, мерцавший во взоре мастера. Он, этот чужой огонь, так хорошо её грел, заполняя синюю пустоту. А его, Тидрека, влекла к чужеземке страсть, которая влечёт мотылька на пламя. Чёрное пламя предвечной пустоши, и нет от него спасения.
* * *
— Знаешь, Тири, — прошептал мастер в обличье альва-красавца на ушко любимой, — люди Эйридхе называют любовь и болезнь одинаково.
— К чему ты это вспомнил? — лениво перекатилась на другой бок Ласточка.
Тидрек ответил не сразу. Он любовался, как свет луны, донесённый в подгорный мрак зеркалами, играет на обнаженной высокой груди Тиримо, на её сочных губах, отражается в блестящих, широко раскрытых глазах. Волосы разметались по подушкам и казались потоками белого сияния. Холодного, как снег. Он готов был любить её вечно.
— Я это к тому, — Тидрек коснулся её бедра под пледом, — что ты рано или поздно вернёшься к себе на родину. И тогда я почувствую себя не то что больным — мёртвым…
— Мне жаль, — ровным голосом отвечала Тиримо, — что ты отказался стать мастером на Лаастенмаа. У нас по обычаю муж входит в род жены.
— Что жалеть, — фыркнул Тидрек, — коль твои родичи не приняли бы меня. Да и потом — прикажешь всю жизнь носить маску?
— Тебе идет. Куда больше, чем твоё истинное лицо. Очень хорошо сделали боги, что лицо можно закрыть. А маски — менять.
То не был голос женщины. То был шёпот ветра на спящем берегу Ледового моря. Там, где кончается Железный Лес и начинается путь сквозь мглу и туман прямиком на Свалльбард.
И понял Тидрек, что или сейчас — или… жить больше незачем.
— Тиримо, я люблю тебя. Будь моей женой!
Хриплый голос полоснул мрак, но не коснулся души Ласточки. Она с холодным любопытством скосила на Тидрека глаза. Тот встал, порылся в ящике и вернулся к ложу.
— Сядь, — неожиданно жёстко приказал любимой.
Она подчинилась, получая наслаждение от игры.
— Станешь моей супругой? — глухо, заливаясь жарким стыдом, спросил Тидрек.
Воцарилось безмолвие. Где-то далеко со сталактита сорвалась капля и гулко упала в солёное озеро. И так прошла вечность, и сердце мастера укрылось тонкой соляной коркой. А Тиримо нежно выдохнула:
— Да, любимый.
Тидрек молча одел ей на шею хрустальный эдельвейс матери, и не заметил, что огонёк внутри стал чёрной каплей яда. Затем Тидрек вручил ей свой дроттегьёф в ножнах алой кожи.
— Это залог моей любви и верности, — дрожа, произнес он.
— Я принимаю твой залог, — прощебетала Тиримо. — Жаль только, что свадьба наша случится весьма нескоро.
Тидрек хотел сорвать жгущую маску. Растоптать её ногами. Убить кинжалом Ласточку. Потом — себя самого.
Или просто сбежать во мрак.
Ибо голос Тиримо не был голосом человека, который способен жалеть — ни о чем-то, ни кого-то.
* * *
Поющее Озеро таинственно мерцало в отсветах седого мха. Капли падали со сталактитов, и гладь подземного солёного пруда отвечала звоном. И слышались звуки арфы, заблудившиеся во мраке. То играл спутник Тиримо, сидя на берегу и улыбаясь.
Тидрек снял маску. Ради Тиримо он был готов унижаться, но не ради её друзей и родичей.
— Зачем ты это сделал?! — негромко, но зло спросил мастер. — Зачем, Калластэн, ответь?.. Что за нужда была тебе знакомить нас тогда на Альстее?
Арфист прервал игру. Звук обиженно повис. Пальцы застыли над струнами, будто их сковал лёд.
— Красота, конечно, не спасёт мир, — с едва заметной насмешкой ответил тот, — но вы — прекрасная пара. Будешь спорить?
— Со стороны виднее, — буркнул Тидрек.
Калластэн вновь заиграл, не глядя на собеседника.
— Здесь так красиво, — промурлыкал бард, перебирая струны, а Тидрек пригибался к земле, обращался в камень, ибо струны отзывались в его сердце. — Здесь время бежит в вечность, унося с собою и память, и боль… Видишь ли, Тири — моя сестрица. Двоюродная. Там, на Лаастенмаа, она отчаянно скучала. Кроме того, она всегда любила побрякушки. А ты рядом оказался. Чего ты ждал? Любви, большой и чистой?.. Нет, только боль и мудрость. Знавал я одного тролля, Грима-скрипача, так он режет пальцы своим ученикам. Мастерство стоит дороже любой жертвы, знай это…
И осёкся. И прервался звук.
Тидрек — бородатый дверг в черной куртке с цеховой нашивкой, с глазами, полными огня и гнева — был в шаге от арфиста. Его хищный клевец застыл над головой, точно горный беркут.
— Неудачное место выбрал ты, — Тидрек глядел прямо в глаза кошмару, — чтобы играть и проповедовать. Достанет одного удара, чтобы ты упал в озеро. Ты знаешь, что бывает с теми, кто окунается в эту воду? Знаешь, что такое соляной ожог? Мне всегда хотелось поглядеть на альва-калеку. Или могу разбить твою драгоценную арфу. Выбирай!
Ничего не сказал Калластэн. Только улыбнулся и грустно покачал головой.
Тидрек Хильдарсон тяжело вздохнул — и отвернулся. А Калластэн вновь заиграл.
* * *
Не хотел Тидрек показывать Поющее Озеро любимой, но она настояла.
Они были втроём на сей раз: Калластэн вплетал голос арфы в извечное пение тёмных вод. Звуки дробились, рассыпались и сливались воедино, точно хор невидимых певцов носился под потолком, и эхо многократно усиливало призрачные голоса. Тиримо стояла, зачарованная, держа Тидрека за руку. Тот же недовольно хмурился, почти не слыша дивной музыки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});