хлеба витаминами (так, во всяком случае, считалось) в него добавляли муку из лубяных волокон, ветвей и семян дикорастущих трав, а также (для придания большего объема) гидроцеллюлозу.[100]
В блокадном Ленинграде. 1942 год
Смерть от истощения стала обыденным явлением. «Под фонарные столбы после обстрелов подтаскивали изуродованные трупы горожан. Дистрофики обнимали фонарные столбы, пытаясь устоять на ногах, и медленно опускались к их подножию, чтобы больше не встать… Ни о чем не могла я думать, сосредоточившись, на том, чтобы аккуратно переставлять ноги, двигаясь от столба к столбу… Вступила на Старо-Невский. Там снова от столба к столбу. А слева от Московского – до самой Александро-Невской лавры – цепь обледеневших, засыпанных снегом, тоже мертвых – как люди мертвых – троллейбусов. Друг за другом, вереницей, несколько десятков. Стоят. И у Лавры на путях цепь трамваев с выбитыми стеклами, с сугробами на скамейках. Тоже стоят. Наверно, всегда теперь так будут стоять. Невозможно представить, чтобы всё это когда-нибудь двинулось, зазвенело, зашелестело по асфальту. Неужели мы в этом когда-то ездили? Странно! Я шла мимо умерших трамваев и троллейбусов в каком-то другом столетии, в другой жизни. Жила ли я на сто лет раньше сегодняшнего дня или на сто лет позже – я не знала. Мне было всё равно».[101]
Хлебная карточка блокадника. 1941 год
«Почти все мужчины стали нетрудоспособными, многие уже слегли, – писала в своем дневнике переводчица Елена Скрябина. – Давно не поднимается с постели наш дворник, дворы вообще перестали приводить в порядок. Повсюду сплошная мерзость запустения. Почти каждый день сообщают, что умер тот или иной знакомый. В нашем доме уже умерло несколько человек». В декабре 1941 года умерло более пятидесяти тысяч ленинградцев, а в первые два месяца 1942 года – немногим менее двухсот тысяч. Люди умирали не только от голода, но и от холода. Из-за выраженной нехватки топлива жилые дома и многие места работы не отапливались. В комнатах ставили металлические печи-буржуйки, знакомые со времен Гражданской войны, и топили их всем, что удавалось найти. К началу февраля 1942 года в городе было сто тридцать пять тысяч буржуек, которые выпускались ленинградскими заводами. «Маленькие печурочки железные, которые стояли где-то поблизости от печки, – вспоминал буржуйки один из блокадников. – В тех домах, где были печки. Но труба от неё редко когда выводилась в печку. Наоборот, её проводили через всю комнату и выводили в окошко. И вот эта труба висела под потолком. Потому что, когда печка топилась через трубу, шел горячий дым. Дым нагревал трубу, и, значит, труба на всем пути движения дыма, она тоже отдавала тепло. То есть максимальное использование вот этого дыма».
«Холод был каким-то внутренним, – вспоминал академик Лихачёв. – Он пронизывал всего насквозь. Тело вырабатывало слишком мало тепла. Человеческий ум умирал в последнюю очередь. Если руки и ноги уже отказались тебе служить, если пальцы уже больше не могли застегнуть пуговицы пальто, если человек больше не имел никаких сил закрыть шарфом рот, если кожа вокруг рта стала темной, если лицо стало похоже на череп мертвеца с оскаленными передними зубами – мозг продолжал работу. Люди писали дневники и верили, что им удастся прожить и ещё один день».
Как только на Ладоге установился прочный лед и снабжение Ленинграда улучшилось, нормы выдачи хлеба были повышены. С 25 декабря 1941 года по рабочей карточке выдавали триста пятьдесят грамм хлеба, а по остальным – двести. С 11 февраля 1942 года рабочие стали получать по пятьсот граммов хлеба в день, служащие – по четыреста, а неработающие и дети – по 300 грамм, причем это уже был «чистый» хлеб, практически не содержавший примесей. Была и ещё одна радость – продукты по карточкам стали выдавать своевременно и в полном объёме, вплоть до мяса. Но еды все равно недоставало.
«Разумеется, фашисты без устали агитировали жителей Ленинграда сдать город, сулили всех хорошо накормить, и обогреть, – вспоминал историк Даниил Альшиц, сражавшийся на Ленинградском фронте. – На передовой они постоянно выставляли из окопов на шесте круг колбасы и буханку хлеба с целью приманить наших бойцов. Поддавшихся на эту приманку были единицы. Остальные, по существу – все жители города и все его защитники, с гневом и презрением отвергали эти «гуманные» предложения».
Ленинград, наисмелый из смелых
Ленинград, Ленинград, наисмелый из смелых,
Величавый, суровый, – кто не знает его!
Вот он, весь заснеженный, стоит под обстрелом,
Не сгибаясь, не дрогнув, не боясь ничего!
Он в дыму орудийном, но взор его ясен,
За войной и работой мы его застаём,
Он в легендах веков несказанно прекрасен
В несказанно великом геройстве своём!
Это стихотворение поэта Александра Прокофьева, который во время блокады был военным журналистом при политуправлении Ленинградского фронта, газета «Красная звезда» напечатала 21 января 1942 года.
Несмотря на все тяготы блокады Ленинград продолжал жить, и ленинградцы делали всё возможное для того, чтобы блокадная жизнь как можно больше походила на обычную. Работали даже такие «невоенные» учреждения, как кинотеатры, пусть даже к концу 1941 года из двадцати семи – только четыре. Но уже годом позже работали двадцать кинотеатров и передвижных киноустановок! Некоторые могут сказать: «подумаешь – кинотеатры, и без них можно было обойтись», но они будут неправы. Жителям осажденного города, терпящим невероятные лишения, были важны любые атрибуты нормальной жизни, которые свидетельствовали о том, что их город живет и будет жить. Любая связь с довоенной жизнью приобретала особую, без преувеличения – сакральную ценность. Всё так, как было – и так будет всегда! Между прочим, среди местных сборов в городской бюджет доходы от кинотеатров составляли сорок процентов – второе место после налогов со строений.
Страницы дневника Тани Савичевой – советской школьницы, которая с начала блокады Ленинграда стала вести дневник в записной книжке
Практически ежедневно рано утром на стенах домов вывешивались плакаты. Начиная с 1942 года они были посвящены не только войне, но и героическому труду жителей блокадного города. Наиболее известным ленинградским плакатом военной поры стала работа художника Иосифа Серебряного «А ну-ка, взяли!», созданная весной 1944 года. Взяли – сделали – восстановили… Последствия войны в целом были ликвидированы к 1951 году и Ленинград продолжил свое развитие, прерванное в 1941 году.