Она смотрит на морскую звезду.
— Мы?
— Энергосеть.
Кларк парит в воде, пока ее домашний монстр медленно бьется в конвульсиях, пытаясь выправиться.
— Мы не злые, Лени, — говорит Скэнлон спустя какое-то время.
Если бы она сейчас посмотрела на него, то увидела бы в шлеме честное лицо. Он годами тренировался делать такое выражение.
Но когда Кларк, наконец, переводит на него взгляд, то, кажется, ничего не замечает.
— Не льсти себе, Скэнлон. Ты даже в самой малой степени не контролируешь то, чем являешься.
* * *
ПЕРЕДАЧА /ОФИЦ/ 280850:1043
Нет сомнения в том, что способность существовать здесь происходит из свойств, которые при других обстоятельствах можно было бы определить как «дисфункциональные». Они не только позволяют проводить длительное время на рифте; они также могут усиливаться вследствие его воздействия. У Лени Кларк, к примеру, сформировался невроз увечий, которого у нее не было до прибытия на станцию. Ее увлечение животным, которое можно легко «починить», если оно сломано, имеет вполне очевидные корни, несмотря на ряд ужасающе неумелых попыток «ремонта». Джудит Карако, которая до своего ареста постоянно бегала, теперь, словно одержимая, плавает вверх-вниз вдоль линии передатчика «Биб». Остальные участники тоже, скорее всего, развили соответствующие привычки.
Пока я не могу сказать, указывает ли подобное поведение на физиологическую зависимость. Если так и есть, то, согласно моим наблюдениям, наиболее далеко по этому пути зашел Кеннет Лабин. Во время разговоров с некоторыми участниками я узнал, что он время от времени спит снаружи, что по любым стандартам не может считаться здоровым поведением. Я бы смог лучше понять причины этого, если бы имел больше данных относительно прошлого Лабина. Разумеется, в имеющемся у меня досье отсутствуют некоторые крайне важные детали.
Что касается непосредственных обязанностей, то участники неожиданно хорошо работают в команде, принимая во внимание тот психологический багаж, который несет каждый из них. Дежурные смены проводятся с практически необъяснимым чувством координации. Кажется, что они отрепетированы заранее. Как будто…
Конечно, это субъективное впечатление, но мне кажется, что у рифтеров действительно есть некое повышенное восприятие друг друга, по крайней мере, когда они находятся снаружи. Также они, возможно, остро чувствуют мои эмоции — или же делают крайне проницательные замечания о состоянии моего разума.
* * *
Нет. Слишком… слишком…
Слишком легко неправильно интерпретировать. Если гаплоиды на берегу это прочитают, то могут подумать, будто вампиры берут верх. Скэнлон удаляет последние несколько строчек, размышляя над альтернативами.
Для его подозрений существует одно слово. Оно описывает человеческий опыт в камере сенсорной депривации, или в виртуальной реальности с изолированным входом данных, или — в самых экстремальных случаях — когда кто-то перерезает сенсорные кабели центральной нервной системы. Оно очерчивает состояние лишения чувств, когда целые отделы мозга отключаются из-за нехватки внешних данных. И слово это «Ганцфельд».
В Ганцфельде очень тихо. Обычно височные и затылочные доли кишат информацией, поступающей извне, и сигналы эти настолько сильны, что затапливают любое сопротивление. Когда же они умолкают, то разум иногда способен различить даже слабейшие шепоты во тьме. Например, он воображает сцены, которые имеют любопытное сходство с теми, что сияют на экране телевизора в какой-нибудь отдаленной комнате. Или чувствует приглушенное эмоциональное эхо, знакомое, но каким-то образом полученное не из первых рук.
Статистика предполагает, что эти ощущения нельзя отнести полностью на счет воображения. Эксперты предыдущего десятилетия — люди, похожие на Ива Скэнлона, которым просто не повезло родиться в правильном месте и в правильное время, — даже нашли, откуда конкретно приходят эти шепоты.
Оказалось, протеиновые микротрубочки, пронизывающие каждый нейрон, действуют как приемники для определенных слабых сигналов на квантовом уровне. Оказалось, сознание само по себе — квантовый феномен. В определенных обстоятельствах разумные системы могут взаимодействовать напрямую, минуя обыкновенного сенсорного посредника.
Не самый плохой результат для чего-то, что началось сто лет назад с половинок шариков для пинг-понга, примотанных к глазам.
Ганцфельд. Вот билет. Не говори о легкости, с которой эти создания смотрят сквозь тебя. Забудь про цель; расчлени процесс.
Возьми над ним контроль.
Мне кажется, здесь работает своего рода эффект Ганцфельда. Темное невесомое глубоководное окружение, возможно, истощает чувства настолько, что резко увеличивает отношение сигнал/шум.[35] Согласно моим наблюдениям, можно предположить, что женщины могут быть более чувствительны к этому, чем мужчины, что соответствует большим размерам их мозолистого тела и следующему из этого преимуществу в скорости обработки внутрикортикальных процессов.
Что бы ни было причиной этого феномена, на меня оно еще не повлияло. Возможно, для этого просто нужно время.
А, и еще одно. Я так и не нашел ни одной записи о том, что Карл Актон пользовался медицинским сканером. Я спросил об этом Кларк и Брандера; никто из них не смог вспомнить, что Актон действительно пользовался машиной. Принимая во внимание количество зафиксированных травм у других участников, мне это кажется удивительным.
Ив Скэнлон сидит за столом и заставляет себя есть. Рот его полностью сух. Он слышит, как вампиры двигаются внизу, потом идут по коридору, шевелятся прямо за спиной. Он не поворачивается. Нельзя показывать слабость. Нельзя выдавать, насколько он неуверен в себе.
Сейчас-то он знает, вампиры — они как собаки. Могут почуять страх.
Голова полна сэмплированных звуков, крутящихся бесконечными петлями. «У тебя тут друзей нет, Скэнлон. Не надо превращать нас во врагов». Это Брандер, пять минут назад, прошептавший на ухо Иву, прежде чем спрыгнуть в дежурку. И Карако — «клик, клик, клик» — кухонным ножом по столу, пока он даже собственных мыслей расслышать не мог. Наката, этот ее глупый смех. И Патриция Роуэн, где-то в воображаемом будущем, усмехается: «Ну, если вы даже самое обычное задание не смогли выполнить, не подняв бунт, неудивительно, что мы вам не доверяем…»
Или иной вариант в другой реальности, краткий звонок в Энергосеть: «Мы потеряли Скэнлона. Извините».
А под всем этим протяжный, пустой, ледяной звук, ползущий, скользя, по полу его мозга. Эта тварь. Вещь, о которой никто не говорит. Голос в бездне. Сегодня оно звучало так близко, что бы это ни было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});