Затем Фридрих велел повесить других пленников на эшафотах на виду у всего города. Осажденные точно так же поступили со своими пленниками. Потом Фридрих приказал повесить еще сорок пленников, в том числе рыцарей и лиц знатного рода. Тогда, как утверждают очевидцы, защитники сняли с одного из рыцарей скальп и, осторожно собрав волосы, прикрепили скальп к его шлему; у другого рыцаря отрубили руки и ноги и бросили того корчиться в предсмертных муках на улице. В тщетной попытке защититься от обстрела городских мангонелей, разрушающих его собственную осадную башню, Фридрих привязывал к ней заложников в качестве живых щитов. «И тогда несколько юношей погибли ужасной смертью, пораженные камнями, а другие, оставшиеся в живых, испытали еще большие мучения — получив ранения и не в силах вырваться, они с тоской и ужасом ждали неминуемой гибели, уготовленной им судьбой… Защитники со слезами на глазах стреляли по истерзанным телам своих товарищей, они разбивали им грудные клетки, пробивали животы и головы; кости и мозги перемешались в кровавом месиве. Это было дикое и страшное зрелище». Несмотря на все это, Фридрих заявил, что поступает «в полном соответствии с законами и обычаями войны», что еще раз показывает, насколько бессмысленными — и гибкими — могли стать эти законы.
Неудивительно, что в такой атмосфере экстремальной жестокости лица, не участвующие в боевых действиях (некомбатанты), отчаянно пытались избежать эксцессов боевых действий. Их положение в периоды осад становилось весьма и весьма шатким: блокада крепости несла с собой голод и болезни; поражение — призрачную перспективу выкупа и статус одинокого, брошенного на произвол судьбы беженца; штурм означал почти неминуемую резню. То, что последнее из перечисленного давало меньше шансов для удачного исхода, чем первое, отнюдь не снижало общей угрозы, поскольку голод и болезни могли выкосить даже больше жизней, чем удачный приступ. При осаде городов и замков количество некомбатантов обычно превышало численность гарнизона, и поэтому все несчастья и невзгоды осадной войны тяжким бременем ложились на мирных жителей. Все это разительно отличается от того, что происходило на полях сражений, и от того, что воспето в романах о рыцарях, сошедшихся в живописной схватке.
Участь «бесполезных ртов» в Шато-Гайаре отражает пугающую уязвимость мирных жителей, волей судьбы оказавшихся в осажденной крепости. Подобные сцены повторялись на всем протяжении средних веков и, наверное, стали более типичными, чем факты резни. Аналогичные события происходили в Фаэнце, в Италии, в 1240–1241 гг., в Кале в 1346–1347 гг. (когда некоторым беженцам разрешили уйти, но другую группу из 500 человек остановили и бросили на произвол судьбы у городских стен), а также в Руане в 1418–1419 гг. В каждом из эпизодов военачальника, отказавшегося пропустить «бесполезные рты» через ничейную территорию — Фридриха II, Эдуарда III и Генриха V, — современники считали образцовым полководцем, воплощением рыцарских идеалов. И все же их действия на войне, особенно во время осад, разительно отличаются от поступков, присущих истинному рыцарю — защитнику женщин, слабых и обездоленных. Люди, погибшие от голода в подобных ситуациях, также фактически стали жертвами зверств, как и те, которых истребили во время штурма. Но в данном случае весь груз ответственности перекладывался на неприятеля, особенно на командира гарнизона, который выдворил невоюющих за пределы крепости, вместо того чтобы исполнить свой долг и защитить этих людей.
Давайте завершим главу рассказом о бедственном положении жителей Руана, осажденного войском английского короля Генриха V зимой 1418–1419 гг. Осада и сопротивление получились жестокими, бескомпромиссными. Генрих велел повесить пленников на эшафотах на виду у защитников. Французы, проявив еще большую изобретательность, спустили повешенных с зубцов укреплений, привязав к ним собак, либо зашивали их в мешки вместе с собаками и бросали в Сену (так раньше было принято казнить преступников). Город поразили голод и болезни, и уровень смертности неимоверно вырос. Стоимость продуктов вышла на заоблачные рубежи. Джон Пейдж, участник осады, пишет о жителях: «Они съели собак, кошек; они ели мышей, лошадей и крыс». Кошки продавались за два нобля, мышь — за шестипенсовик, крыса — за тридцать пенсов, в то время как собака или голова лошади — за полфунта. Юные девицы предлагали себя в обмен на хлеб. Поговаривали о каннибализме. Подобно многим писателям — очевидцам событий, Пейдж выражает искреннюю жалость и сочувствие к горожанам. То, что они находились на вражеской стороне, никоим образом не умаляет его сочувствия к ним или его понимания того, какое зло несет с собой разрушительный и бесчеловечный эффект всеобщего голода:
Мать не могла дитя спасти —Кусочек хлеба принести,И дети оставляли матьГолодной смертью умирать.Все выживали, как могли,Забыв о долге и любви[21].
Когда осада затянулась и порядком надоела, командующий гарнизоном, Ги де Бутелье, приказал выдворить «бесполезные рты». Генрих V отказался пропустить мирных жителей через свои порядки, и несчастных оставили погибать во рву под стенами города. Несмотря на это, Пейдж по-прежнему считал Генриха «самым царственным монархом христианского мира». В конце концов, этих людей изгнал не кто-нибудь, а командующий гарнизоном. Кроме того, великодушный и жалостливый Генрих даже передал страдающим немного еды на Рождество. Расчетливая черствость средневековых полководцев в их жестком соблюдении военной необходимости удручает и обескураживает. Может быть, скорая смерть от меча явилась бы более милосердным итогом для тех несчастных, которых насильно выдворяли из города или замка? Но такая ситуация не прибавила бы популярности осаждающим. Джон Пейдж, описывая участь изгнанных из крепости, рисует щемящую сердце картину:
Ребенок приблизительно трех летСлоняется повсюду, клянчит хлеб.Родители еды не могут дать,Ведь умерли уже отец и мать.………………………А те, кто жив, сидят, поджав колени.Смотреть я не могу без сожаленьяНа тощие, как прутики, тела.Но и за ними злая смерть пришла.Там держит женщина недвижного младенца,Холодное согреть пытаясь тельце,Но тщетно — не согреть его. А тамМладенцы льнут к погибшим матерям…И в этот самый миг расклад такой:Двенадцать мертвецов — один живой.Тем, кто не дышит, даже невдомек,Что подошел к концу земной их срок.И кажется, что каждый погруженВ глубокий (но я знаю — вечный) сон.
V
Походы
После завершения сражений взятых в плен солдат (которые изменили свой статус на некомбатантов) обычно казнили. Во время осад погибало множество гражданских лиц, поскольку они непреднамеренно оказывались вовлеченными в военные действия, и границы между воюющими и невоюющими становились размытыми (иногда намеренно). Но в большинстве походов и экспедиций подобной двусмысленности не было: мирное население становилось вполне определенной целью для армии вторжения. Это необязательно означало, что другие, чисто военные, цели были менее значимы — стратегия по-прежнему сводилась к захвату городов и замков, — но перенос военных действий на гражданское население за пределами защитных стен являлся важной частью военных действий. В то время как некоторым общинам удавалось избежать трагических эксцессов войны, другим приходилось испытывать на себе все тяготы этой трагедии. Частые войны и их географический размах приводили к весьма разрушительным последствиям, которых избежать не удавалось практически никому.
Военные походы эпохи Средневековья
В отличие от общепринятого мнения, военные походы не носили исключительно сезонный характер, начиная с весны (после Пасхи) и заканчивая сбором урожая. Зараженный воинственным психозом Бертран де Борн тосковал по весне не ради ее зелени и красочных цветов, а ради развернутых цветных знамен, топота копыт и звона доспехов. Для некоторых военных экспедиций погода и сельскохозяйственный цикл, действительно, являлись ограничивающими факторами, но для других мало принимались в расчет. Многие походы начинались в ноябре и январе (как мы увидим в эпизодах, рассмотренных ниже).