Но дальше начиналась область разногласий.
Представители революционной демократии требовали уничтожения монархии и установления во Франции республики. За прошедшие три года революции идея республики приобрела много сторонников. Вначале — в 1789 году — ее поддерживали лишь одиночки. Постепенно число ее приверженцев увеличивалось. В дни Вареннского кризиса, когда королевский двор был окончательно разоблачен и скомпрометирован в глазах всей нации, требование республики стало массовым требованием. Установления республики теперь желали не единицы, не тысячи, а миллионы. Ведущие демократические организации Парижа, клуб Кордельеров, Социальный клуб, в большей части клуб Якобинцев, виднее политические лидеры — Дантон, Камилл Демулен и множество других — единодушно требовали республики.
Марат не присоединился к этому требованию. Он продолжал уклоняться от ответа на вопрос, волновавший народ, и, больше того, в некоторых статьях даже прямо высказался против республики.
Марат утверждал, что республика может стать аристократической. Следует отметить, что эту же ошибку в свое время совершил и другой выдающийся деятель Великой французской революции, Максимилиан Робеспьер. Как и Марат, Максимилиан Робеспьер также до поры до времени высказывался против республики, опасаясь, что республика станет орудием в руках буржуазной аристократии. Но- это была ошибка — ошибка Робеспьера и Марата, которые не сумели свои верные политические обоснования завершить правильными политическими выводами.
Эта ошибочная тактика привела к некоторому ослаблению позиции Марата в революционно-демократическом движении. Многие честные демократы, всегда верившие Марату, не могли понять позиции Друга народа.
Между тем борьба против монархии не ограничивалась только словесной или чернильной войной.
Она была перенесена на улицы. Революционно-демократические организации — клуб Кордельеров, Социальный клуб, множество парижских секций — организовали широкие народные демонстрации в защиту республики.
17 июля 1791 года на Марсовом поле должна была состояться большая мирная демонстрация демократических организаций, явившихся с петицией о низложении монархии во Франции и установлении республики. Но с санкции Национального собрания и по приказу Лафайета, командующего национальной гвардией, эта безоружная демонстрация была расстреляна правительственными войсками.
Кровавые события 17 июля — расстрел демонстрации на Марсовом поле — явились переломной вехой в развитии французской революции. Эти события показали, что некогда единое третье Сословие окончательно раскололось, что одна часть третьего сословия с оружием в руках выступила против другой его части. События 17 июля показали контрреволюционность крупной буржуазии, не остановившейся перед тем, чтобы стрелять в своих вчерашних союзников: Лафайет и Байи отдали приказ — стрелять в героев Бастилии, участников великого народного восстания 14 июля.
Марат, как и другие революционные демократы, выступил с гневным осуждением преступления 17 июля. Буржуазия еще раз своей антинародной политикой подтвердила правоту Марата. Сколько раз Друг народа обличал Лафайета, сколько раз он предостерегал, что «игрушечный герой» станет главнокомандующим контрреволюции и обагрит свои руки кровью народа. Жизнь подтвердила справедливость этих утверждений.
И все-таки Марат даже после событий 17 июля во взволнованной гневной статье «Страшная резня мирных граждан, женщин и детей…» и в других статьях «Друга народа» все еще не ставит вопроса об уничтожении монархии вообще.
Вареннский кризис закончился поражением сил демократии. Крупная буржуазия сумела сохранить Людовика XVI на престоле, подавила революционно-республиканское движение в стране и перешла к жестоким репрессиям. Истинные вожди революции подверглись гонениям. Дантон должен был бежать в Англию. Множество революционных демократических газет было закрыто. Деятельность революционных клубов была взята под контроль. Полицейские, шпионы, соглядатаи преследовали революционных демократов, и многим из них пришлось уйти в подполье.
Конечно, одним из первых должен был скрыться с поверхности, уйти в подполье Марат. Его газета давно уже была вычеркнута из списка терпимых; теперь на нее обрушились с яростью. Владельцы типографий боятся ее печатать, книжные лавки и газетчики не рискуют ее продавать. Сам Марат скрывается, но уже чувствует на своих плечах дыхание настигающей погони.
«Друг народа» в это время выходит лишь случайно, с большими перерывами. Так, с 1 по 15 августа удалось выпустить всего лишь пять номеров. В сущности, Марат лишен возможности издавать свою газету. Некоторое время он еще пробует продолжать борьбу: преодолевая неисчислимые препятствия и подстерегающие на каждом шагу опасности, он выпускает номера «Друга народа», и газета сохраняет все то же воинствующее, боевое содержание.
Но порою его охватывает отчаяние. 11 сентября 1791 года он пишет на страницах «Друга народа»: «Народ умер после резни на Марсовом поле. Напрасно я пытался его пробудить». Эти горестные настроения усиливаются еще оттого, что реакционной крупной буржуазии на первый взгляд удается осуществить все свои планы. 13 сентября Людовик XVI, которому полностью были возвращены все прерогативы монарха, подписал выработанную Учредительным собранием конституцию. Это была антидемократическая конституция, призванная увековечить политическое господство крупной буржуазии и бесправие народа. Отныне конституция вошла в силу, и 1 октября собралось созванное на основе антидемократической избирательной системы Законодательное собрание.
Народ даже не пытался воспрепятствовать вступлению в силу конституции 1791 года.
Марат, потеряв надежду на пробуждение народной энергии, истощив все силы в неравной борьбе с могущественным противником, на какое-то короткое время поддался чувству горести и отчаяния.
У него не хватало сил продолжать борьбу, и в середине сентября он покидает Париж.
Что означало это поспешное бегство? Признание своего поражения? Отказ от борьбы? Короткую передышку?
Марат и сам этого хорошо не знал. Одну из своих статей он озаглавил: «Друг народа берет отпуск у отечества»; другую он назвал: «Последнее прощание Друга парода с отечеством»; по-видимому, в нем боролись различные чувства, и он не мог окончательно определить, как он должен поступить.
Его поспешный отъезд из Парижа был вполне объясним. Продолжать далее ту жизнь, которую он вел в подполье, не было больше ни сил, ни возможности. В «Последнем прощании Друга народа с отечеством» Марат писал так:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});