«К оружию! К оружию! — восклицал Верньо, — Граждане, свободные люди, защищайте свою свободу и обеспечьте надежду на освобождение человеческого рода, иначе вы в своих несчастьях не будете даже достойны его сожаления».
Эти призывы, эти речи, звучавшие так патриотически и революционно, встречаемые обычно громом восторженных рукоплесканий взволнованной толпы, тем не менее вызвали энергичные возражения со стороны передовых демократов.
Главным оппонентом бриссотинцев стал Максимилиан Робеспьер. Он решительно отвергал идею наступательной революционной войны. В ряде речей у якобинцев он доказывал, что эти зажигательные призывы к войне чужды интересам революции. Свободу не приносят на острие штыка. «Никто не любит вооруженных миссионеров, и природа и благоразумие прежде всего советуют оттолкнуть их как врагов». Мысль о том, что народы Европы примут с восторгом вооруженное вторжение французов, заблуждение и авантюризм. Но идея войны опасна еще и потому, что она отвлекает внимание народа от главного — от борьбы против врагов внутри страны. Нельзя победить внешней контрреволюции, не подавив предварительно внутреннюю контрреволюцию. «Прежде чем последствия нашей революции скажутся у иноземных наций, нужно, чтобы она упрочилась, — говорил Робеспьер. — Желать дать им свободу раньше, чем мы сами завоевали ее, значит утвердить порабощение и наше и всего мира…»
Робеспьер был прав; его взгляды поддерживала группа его приверженцев, но они составляли меньшинство, и их голос заглушался громкими воплями пылких сторонников немедленной революционной войны.
Случилось так, что этот призыв к войне неожиданно встретил поддержку и сочувствие самых различных общественных сил.
Жирондисты, связанные с торгово-промышленной буржуазией и выражавшие ее интересы, надеялись путем войны добиться расширения границ Франции на севере и востоке и общего усиления ее позиций — экономических и политических — в Европе. К тому же они полагали — и это, по-видимому, было для них главным, — что война с неизбежностью приведет их к власти и закрепит их политическое господство.
Народные массы, введенные в заблуждение революционной фразеологией жирондистов, принимали ее всерьез: идея освободительной войны отвечала их патриотическим чувствам, и они ее поддержали.
Но идея войны соответствовала и. тайным расчетам и вероломным замыслам короля и двора. В окружении короля полагали, что война намного облегчит выполнение главной цели — разгрома революции. Война должна быть «малой», недолгой; при обоих возможных вариантах она должна дать выигрыш двору: если она будет победоносной, то король сможет сам подавить революцию; если она будет неудачной, 'то революцию задушат интервенты. Как бы ни развернулись события, наивно полагали в Тюильрийском дворце, они пойдут на пользу монархии.
В декабре 1791 года военным министром был назначен граф Нарбонн. Людовик де Нарбонн был тесно связан с фейянами, и его приход на этот важный пост, казалось, обеспечивал двору самую энергичную поддержку конституционалистов. Но, человек авантюристической складки и огромного честолюбия, Нарбонн мечтал о большем. Он стремился к войне, чтобы прославить свое имя, и на гребне успехов стать первым лицом в королевстве. В свою очередь, Мария Антуанетта, державшая в маленькой руке запутанные нити сложных политических интриг, решила использовать нового человека для тонкой и опасной игры, которую вел дворец.
Нарбонн был близок с госпожой де Сталь, дочерью Неккера, литературной дамой, полной самомнения, салон которой посещали знаменитые философы и политические деятели. Королева не выносила Жермен де Сталь и должна была с предубеждением отнестись к ее избраннику. И все-таки в декабре 1791 года умная и злая Мария Антуанетта писала графу Ферзену: «Граф Людовик де Нарбонн, наконец, стал со вчерашнего дня военным министром. Какая слава для г-жи де Сталь и какое удовольствие для нее иметь… в своем распоряжении целую армию!»
Но дальше шли деловые соображения: «Он может быть полезным, если захочет, потому что он достаточно умен, чтобы привлечь конституционалистов, и умеет говорить нужным тоном с нынешней армией…»
И, наконец, откровенные признания: «Как я буду счастлива, если мне когда-нибудь удастся опять стать настолько сильною, чтобы доказать всем этим плутам, что я не одурачена ими…»
В этой игре каждый старался одурачить другого. Эта игра велась не на мелочь; ее ставкой были судьбы Франции. Но это нимало не смущало игроков. Двор и Нарбонн (и стоявшие за Нарбонном фейяны) быстро сговорились: пропаганда жирондистами войны им только на руку; надо поддерживать идею войны и приблизить ее начало.
В марте 1792 года король призвал к власти жирондистов. Министром внутренних дел был назначен Ролан де ла Платьер; министром иностранных дел популярный в то время генерал Дюмурье. Остальные министерские посты были также замешены жирондистами или близкими к ним лицами. Бриссо в состав правительства не вошел — для этого он был слишком незначителен. Но, не входя в министерство, он оставался тайным руководителем нового кабинета.
Образование жирондистского министерства было тонким маневром двора. Новое правительство, во главе которого стояли люди, пользовавшиеся доверием страны, должно было прикрыть тайные планы короля и его окружения. Жирондистское правительство должно было — это оставалось его главной целью — стремиться к войне. Но это же было и ближайшей задачей королевского двора. Теперь, после того как жирондисты пришли к власти, война была неизбежна.
Марат вернулся во Францию, когда новое правительство было уже образовано. Он отнесся к нему с недоверием. В газете «Друг народа» от 13 апреля он высказал вслух свои сомнения, свои опасения по поводу образования нового министерства.
«Все публицисты рассматривают образование якобинского министерства6 как самое лучшее предзнаменование. Я не разделяю их мнения: в моих глазах опозоренные министры менее опасны, чем министры, пользующиеся доброй славой, обманывающие общественное доверие, покамест они его не погубят», — писал Марат.
Он высказывал предположение, что жирондисты призваны к власти по совету Ламетов и Лафайета, то есть фейянов. «Они сочли нужным указать королю средство ввести народ в заблуждение видимостью лжепатриотизма, беспрепятственно плести заговоры под покровом мнимых Аристидов, пользующихся доверием нации…»
Марат на сей раз был сдержан, он не бросал обвинений никому, кроме Клавьера, он не хотел говорить ничего дурного о новых министрах. Он призывал лишь к настороженности, к бдительности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});