говорящего странностей, по его мнению. Но поверьте, что это обстоятельство служит только к довершению параллели между двумя графами. Граф Монталамбер нисколько не смущается ирониею графа Кавура, потому что сам нисколько не уступает ему в высоком понятии о собственном достоинстве и в презрении к своим противникам. Посмотрите, например, с каким уничтожающим пренебрежением, с какой язвительной иронией трактует он проекты графа Кавура относительно Рима. «В Риме ваше дело неправо со всех возможных точек зрения, и даже, как вы сами хорошо знаете, с точки зрения итальянской. Мы, французы, мы, католики всего мира, делаем большое пожертвование для независимости папской власти, допуская, чтобы, оставаясь в Италии, она принимала обычную службу от рук итальянцев…. Но вам, итальянцам, сто раз уже повторяли: что будет ваше отечество без папства? Какую фигуру будет представлять ваше пьемонтское величие в этом средоточии католического мира, которое вы хотите превратить в помещение для канцелярий ваших министерств? Не воображаете ли вы, что человечество будет продолжать свой пелеринаж[428] к подножию трона ваших властителей? Вам дана несравненная слава иметь у себя столицу двухсот миллионов душ, и всё ваше честолюбие состоит в том, чтобы низвести ее на степень главного города самого недавнего (du dernier venu) из царств земли!..
Вы видите, что даже и в презрительном обращении друг с другом оба графа сходятся между собою!
Однако ж отчего это взаимное нерасположение? Отчего эта видимая разница воззрений и целей? Отчего оба графа в общем мнении считаются представителями двух противоположных партий – иезуитской и антикатолической, застоя и прогресса, средневековой и современной? Что ни говорите, но сущность разномыслия двух графов заключается в различии их отношений к католицизму. Граф Кавур постоянно вооружался против иезуитов, конфисковал церковные имущества, держал в заключении непокорных епископов, восставал против папы. Относительно церкви католической он сделал вот что, по красноречивому изображению графа Монталамбера:
«В течение десяти лет вы, без всякого права, кроме права сильного, нарушили все трактаты, все обязательства, торжественно заключенные между Пьемонтом и папским престолом. Мало того, вы доносили на святейшего отца на парижском конгрессе, вы оклеветали его намерения, исказили его действия, вы изгнали его епископов, презрели его приговоры, перешли его границы, вторглись в его владения, вы бросили в тюрьму его защитников – вы оскорбили, подавили (insulte, ecrase), бомбардировали его солдат, вы назначаете Гарибальди свидание через шесть месяцев на гробе апостолов?.. И после этого вы говорите католикам: “Я – свобода, и я протягиваю к вам руки!”»
Вот что наделал и что делает еще граф Кавур! Такие поступки справедливо вызывают у графа Монталамбера вопль негодования: «Нет, нет, вы не свобода, кричит он, – вы не более как насилие!.. Не заставляйте нас прибавить, что вы – ложь!» На что, конечно, граф Кавур мог бы отвечать русской пословицей, это «всяк человек ложь, и мы тож», – и опять равенство его с графом Монталамбером восстановилось бы. Но, к сожалению, граф Кавур русских пословиц не знает, и притом, если послушать графа Монталамбера, то он, т. е. Монталамбер, составляет на сей раз исключение из людей: он никогда не знал лжи, всегда был верен себе, ни разу не уклонился от прямого своего назначения… По крайней мере он сам так говорит: а кому же лучше знать это дело, как не ему? В 1852 году в книжке о своей «Des interets catholiques au XIXe siecle»[429] он отзывался о себе в следующих словах: «Узнают в будущем, что был по крайней мере один старый боец католицизма и свободы, который до 1830 года умел отделить дело католицизма от дела королевской власти; который под режимом июльской монархии стоял за независимость церкви против светской власти; который в 1848 году боролся всеми своими силами против мнимого тождества христианства и демократии и который в 1852 году протестовал против пожертвования свободы силе, под предлогом религии»… А после 1852 г. сколько новых заслуг оказал еще граф Монталамбер делу католицизма! Примирил все противоречия в деятельности Пия IX; открыл, что спасение Англии – в католицизме; наконец он протестует против графа Кавура и говорит ему в заключение своего грозного письма: «Вы можете присоединить к Пьемонту королевства и империи, но я не верю, чтоб вы успели привлечь к вашим действиям согласие хоть одной честной души!» Вот где, стало быть, надобно искать настоящего различия между ними!..
Несмотря на видимое упорство, с которым г. Монталамбер силится выставить эту разницу, мы осмеливаемся утверждать, что она вовсе неважна и более относится к форме, нежели к сущности дела. Каким образом можно быть в некотором смысле Кавуром и в тоже время преклоняться пред всеми атрибутами католицизма, – насчет этого нечего давать объяснения нашим читателям. История из-за г-жи Свечиной еще не так давно разыгралась пред нашими глазами, и воспоминание о ней может навести на весьма полезные мысли… Но кроме этого – заметим еще вот что: защита папства и католицизма естественно вытекает для графа Монталамбера из его положения, и едва ли мы ошибаемся, полагая, что всякий на его месте принялся бы за то же самое. Он, видите ли, хочет самостоятельной и видной деятельности и полагает наверное, что он к ней способен. Но он попал как раз в такое время, когда самостоятельная деятельность могла быть добыта лишь в борьбе… Между тем он – друг порядка, слуга законности, он не выскочка, а человек с родом и именем, человек преданий, человек хороших правил. Он никак не мог броситься на какую-нибудь новую теорию и во имя ее приняться за работу. Ему нужно было отыскать для себя какое-нибудь начало, которое бы само в себе было столь же законно и освящено вековыми преданиями, как и та сила, против которой хотел он идти, для того чтобы «себя показать». Такое начало и нашел он в католицизме… – и успокоился… Он боролся за католицизм, когда его притесняли, боролся, когда его никто не трогал, боролся, когда ему придавали более широкое толкование, чем прежде, боролся, когда суживали его значение… Когда не с кем было бороться в своих пределах, он делал набеги на чужие области – на протестантов, на греко-славян, даже на невинных китайцев. Его один из биографов называет «министром иностранных дел католицизма»; надо прибавить, что этот министр иностранных дел постоянно одушевлен воинственными наклонностями… Никто не тревожит политики католицизма, скучно «министру», вот он и начинает историю… Какое участие принимает тут истинная вера – об этом, конечно, мы судить не станем.
Обратите же мысленный взор ваш на графа Кавура и скажите, не ограничивается