Ришелье же не проявил никакого беспокойства. Осада Перпиньяна закончилась блестящей победой, и увенчанный славой король спешил к кардиналу. Завтра Людовик XIII будет в Нарбоне и остановится в епископстве. Ришелье вручил экземпляр договора своему верному Шавиньи со словами:
— На утреннем выходе вы передадите это королю, затем отправитесь к Месье и попросите, чтобы он отдал вам его собственный экземпляр. Это необходимо сделать на тот случай, если король откажется поверить в виновность господина Главного!
Король был так больно уязвлен коварством фаворита, прекрасного молодого человека, которого он вознес столь высоко, что его тайное свидание с Марией д'Отфор закончилось ничем. Возмущенный тем, что она имеет дерзость нападать на Сен-Мара, и убежденный, что она поступает так только из мстительной ревности, он повелел Мари снова вернуться в замок Ла-Флот и не покидать его. На этот раз обнаруженная измена фаворита причинила Людовику ХIII настоящую муку. Но король действовал решительно: в Париж немедленно отправили приказ арестовать Сен-Мара, де Ту, де Фонтрая и других заговорщиков, а Шавиньи посетил Месье.
— Вина вашего высочества столь велика, — заявил ему Шавиньи, — что его преосвященство ни за что поручиться не может. В опасности сама ваша жизнь…
Позеленев от страха, Гастон Орлеанский не терял ни минуты, спасая себя.
— Шавиньи, я должен выпутаться из беды, в которую попал. Вы уже дважды ходатайствовали за меня перед его преосвященством, но это, даю вам слово, будет в последний раз…
— У вас есть лишь одна возможность спасти вашу жизнь — признаться во всем.
Брат короля, всегда отличавшийся трусостью, большего и не хотел. Он во всем признался, выдавая всех, кто пошел за ним, даже герцога де Бофора, который тем не менее отказался участвовать в заговоре. Таким образом, и второй экземпляр договора лег на стол короля, окончательно развеяв его последние, хотя и слабые сомнения, за которые пытался ухватиться преданный король. Сердце Людовика XIII было истерзано до такой степени, что он заболел; но это не помешало правосудию идти своим путем…
Новость об аресте Сен-Мара и Франсуа Огюста де Ту словно ядро обрушилась на замок Вандом, где герцог де Бофор после дня удачной охоты весело пировал со своими благородными вассалами и друзьями. Приезд гонца — из Парижа во весь опор примчался курьер от герцогини Вандомской — в одно мгновение отрезвил неистово веселящуюся молодежь: герцогиня заклинала сына бежать.
«Стало известно, что у вас проходила встреча если не главарей заговора, то их доверенных лиц, — писала герцогиня Вандомская. — Даже если вы не давали согласия участвовать в этом заговоре, в этом безумии, — а мне известно, что это так! — вы все равно скомпрометированы. Говорят также, что полетят головы, а ваша голова, сын мой, мне бесконечно дорога. На всякий случай предупредите вашего брата Меркера, который сейчас в Шенонсо, но прежде, я умоляю вас, покиньте Вандом, пока не будет слишком поздно!»
Франсуа, чью веселость как ветром сдуло, яростно скомкал письмо матери.
— Бежать! — воскликнул он. — Но разве я чем-нибудь запятнал свою честь? Разве я не отказался пойти на сговор с Испанией, даже ценой жизни кардинала? Ни за что!
— Монсеньор, мне кажется, вам следует более взвешенно обдумать предложение вашей матушки, — пытался успокоить его Гансевиль. — Ваша матушка-герцогиня не та женщина, что станет волноваться без всякой причины, и вы знаете, что кардинал смертельно ненавидит всех членов вашей семьи. По ложному доносу вас могут отправить на эшафот, даже если вы будете отрицать свою вину. Если король отдал своего фаворита на растерзание первому министру, опасаться надо всего… То, что вы племянник короля, ничего не изменит, ибо король и вполовину не любит вас так, как он любит Сен-Мара. Позвольте мне собрать ваши вещи и приказать седлать коней!
Все присутствующие присоединились к этой просьбе, но герцог де Бофор не желал внимать голосу разума.
— Бежать — значит признать свою вину, — повторял он, — но мне не в чем признаваться…
— Ваш отец-герцог более осторожен, — возразил Анри де Кампьон, бывший вассал графа Суассонского, перешедший на сторону Вандомского дома. — Хотя он тоже невиновен, как и вы. К тому же вы не можете отрицать, что принимали здесь эмиссаров заговорщиков…
Франсуа тем не менее заупрямился. Он никуда не уехал, а на следующий день собрался травить оленя к югу от своего города, когда перед ним осадил лошадь запыленный всадник; под фетровой шляпой с перьями Франсуа с изумлением увидел лицо госпожи де Монбазон. Но она не дала ему времени даже для вопроса и воскликнула:
— Почему вы здесь, несчастный? Вы с ума сошли? Я только на два часа опередила господина де Нейи, королевского курьера, который везет вам письмо от короля. Надо бежать, и немедленно!
Герцог де Бофор достал из кармана кружевной платок, которым осторожно стер пыль с лица своей подруги.
— Какой прелестный всадник! — улыбнувшись, проговорил он. — Но как вам удается быть такой красивой даже в подобном наряде?
Он хотел взять ее руку, чтобы поцеловать, но госпожа де Монбазон отдернула ее.
— Вы в своем уме? Все, что я говорю, очень серьезно, Франсуа, и я здесь не только для того, чтобы предупредить вас, но и потому, что я решила ехать вместе с вами…
— Неужели? Вы готовы окончательно скомпрометировать себя?
— Я уже скомпрометирована. Мы с вами не скрываем нашу связь. К тому же вы забываете, что я тоже присутствовала на той пресловутой встрече, хотя и не произнесла ни слова! Поторопитесь! Вернитесь в дом, возьмите все необходимое. Нам нужны свежие лошади и…
— Нам совершенно ничего не нужно. Я, разумеется, вернусь в дом, но лишь для того, чтобы лечь в постель.
— В постель? И что вы намерены делать?
— Прикинуться больным. Господин де Нейи, поверьте мне, найдет меня в самом жалком виде.
— Вы больны? Вы смотрели на себя в зеркало? Вы выглядите великолепно, просто пышете здоровьем! Вам не поверит даже слепой…
— Вы сами все увидите. Поехали домой. Вам надо принять ванну и переодеться в чистое платье.
По дороге Франсуа рассказал ей о своем намерении воспользоваться неким эликсиром, который наряду с прочими снадобьями ему дал однажды старый врач-провансалец. Этот старик, утверждавший, будто он потомок самого Нострадамуса, снабдил Франсуа мазями, которые залечивали раны и оказались весьма целебными, какой-то настойкой из трав, способной «питать все четыре жидкости человеческого тела и поддерживать их, когда они иссыхают», и, наконец, эликсиром, предназначенным для того, чтобы быстро вызывать появление по всему телу красных пятен и лишаев, «очень пригодных для того, чтобы создавать видимость тяжелой болезни, хотя при этом здоровью не наносится вред».