— Это Султан! — произнес таинственный человек. — Как видите, он слушается меня беспрекословно, даже того больше…
Помогая Сильви сесть на коня, он опять, на этот раз трижды, свистнул, и появилось несколько всадников: все они тоже были в масках.
— Где стражники господина начальника полиции?
— Мы их связали, заткнули им рты кляпами и оставили в парке. Первый, кто пойдет в лес по грибы, найдет их. Мы лишь надеемся, что этой ночью не подморозит, а то назавтра собирать в лесу будет нечего, — ответил насмешливый голос. — Скажи, капитан, это что, вся твоя добыча? — спросил другой человек, показав на Сильви.
— Будь повежливее. Мы здесь не воруем. Украдешь чайную ложку у палача кардинала — и пиши пропало.
— Ты отомстил за Семирамиду?
— Да… А сейчас — по домам! Каждый к себе, как обычно. Я отвезу эту девушку домой. Разбегайтесь!
Всадники исчезли столь же стремительно, как и появились. Капитан Кураж вскочил в седло.
— Держитесь крепко! — крикнул он. — Я люблю ездить быстро!
— И куда вы намерены меня везти? Я предпочла бы вернуться в монастырь Визитации…
— Монахини нам ни к чему! Я везу вас домой!
— Домой? Но…
— К господину де Рагенэлю, если вам угодно. Но сейчас молчите! Незачем привлекать внимание и кричать как оглашенная. Я же просил вас держаться крепко!
Сильви обхватила своего спутника за талию не потому, что боялась упасть, а скорее для того, чтобы согреться — ночная прохлада давала себя знать. Этого оказалось достаточно, чтобы ощутить, что от этого разбойника, — а судя по всему, он был разбойником — приятно пахло вербеной. Этот аромат стал еще одной загадкой, которую наряду с другими она пыталась разгадать. В этот вечер Сильви узнала и еще кое-что весьма интересное: оказалось, что в Париж можно въехать и тогда, когда закрыты все городские ворота. В самом деле, задолго до того, как показались ворота Сент-Антуан, они свернули на восток и, миновав какую-то деревню, оказались на постоялом дворе. Здесь странный спутник Сильви велел ей слезть с коня; он распорядился отвести Султана в конюшню и привел свою спутницу в подвал, где был скрытый вязанками хвороста подземный ход, по которому они молча двинулись вперед, затем поднялись по лестнице, что вывела их на другой постоялый двор, а оттуда к подножию крепостных стен Парижа. Сильви впервые видела вблизи старинные стены.
— Много ли людей знают этот путь? — с любопытством спросила Сильви.
— Только те, кому это нужно знать. Есть и другие пути, но этот самый скрытный, потому что он ближе всего к ограде Тамиля, куда так просто не проникнешь. К тому же для меня он самый удобный…
Скоро они затерялись в лабиринте улиц и улочек с небольшими домишками, но идти им пришлось недолго: через несколько минут они увидели на фоне темного неба башни Бастилии и остановились наконец у маленького особняка на улице Турнель, который Сильви был очень дорог и о котором она так часто вспоминала в дни своего невольного изгнания.
На звонок колокольчика им открыл незнакомый юноша с фонарем, которым он осветил лица пришедших. Радостно вскрикнув, он оставил их у входа и без всяких объяснений побежал к дому.
— Господин шевалье! — завопил он в прихожей. — Пришли мадемуазель де Вален и капитан Кураж!
При этом известии прихожая тотчас заполнилась людьми. Персеваль опрометью скатился со второго этажа, из кухни выскочила Николь, а Корантен, принесший из дровяного сарая огромную корзину поленьев, выронил их на плиточный пол.
— Господь наш Иисус! — воскликнул шевалье, сжимая в объятиях крестницу. — Где же вы ее отыскали, друг мой?
— В Ножане, у Лафма… Не волнуйтесь, с ней ничего не случилось, но я расскажу вам обо всем а месте, где не так дуют сквозняки. Но скажи мне, кто тебе назвал имя молодой госпожи? — прибавил он, повернувшись к Пьеро, смотревшему на него с восхищенной улыбкой.
— Я его давно знаю. С того дня, как моего отца отправили на эшафот. Это она помешала Лафма и спасла мне жизнь, не дав погибнуть под копытами его коня. Тогда она звалась мадемуазель де Лиль. Я запомнил ее на всю жизнь. Ведь это из-за нее я решил служить здесь. Кстати, вы все это и сами знаете. Я рассказывал вам об этом, когда уходил из банды…
Еще не веря своим глазам, Сильви смотрела на этого парня, пытаясь связать его облик с той трагической сценой, о которой он вспомнил: маленький мальчик умолял спасти жизнь отца, которого должны были четвертовать, но Лафма швырнул его в холодную грязь и уже собирался раздавить под копытами своего коня, когда Сильви бросилась на помощь несчастному.
— Так, значит, это ты? — с улыбкой спросила она. — И я снова нашла тебя у моего крестного! А помнишь, как ты украл у меня кошелек?
— Мне надо было на что-то жить! Кстати, кошелек был не слишком увесистый.
— Этот негодяй уже тогда был очень ловок! — раскатисто захохотал капитан Кураж. — Я жалел о нем, когда он от меня ушел, хотя и ради доброго дела.
— Значит, ты отродье висельников? — запричитала Николь Ардуэн, тщетно ища вокруг себя какой-нибудь тяжелый предмет, которым можно было бы ударить. Пьеро бросился к ней и схватил за руки.
— Полно, госпожа Николь, разве я когда-нибудь украл у вас хоть лиан или кусочек сахара? Я лишь хочу, чтобы и дальше так продолжалось… Ведь я вас очень люблю!
И он звонко поцеловал ее в обе красных от гневив щеки, на которых тотчас заиграла улыбка.
— Нет. Я всегда считала, что ты хороший малыш, и надеюсь, так будет всегда. Иначе горе тебе!
— Николь, — обратился к ней Персеваль, — подайте же нам горячего вина на травах и что-нибудь перекусить! Сильви дрожит от холода, а мы занимаем ее разговорами.
Все собрались в кухне. Это было самое теплое место в доме; Николь поставила на стол пирог с угрями, холодную курицу, сыр, марципаны, варенье и поставила несколько бутылок. Все расселись вокруг стола: слуги, бандит и господа, проникнутые друг к другу взаимной симпатией, очень похожей на дружбу. Сильви, чье любопытство возбуждала нелепая маска капитана Куража, наконец увидела, как он ее снял, открыв волевое, молодое лицо, которое могло бы принадлежать любому мушкетеру, и это сразу придало ее любопытству особый смысл… Без балаганного атрибута этот мужчина с черными тонкими усиками и украшавшей его подбородок эспаньолкой был бы своим в обществе знатных господ. В его темных, живых и веселых глазах светилось удовольствие от недоумения Сильви.
— Не заблуждайтесь, мадемуазель, — сказал он. — Я не из благородных. Мои родители были провинциальные приказные, осторожные, строгие, вполне заурядные люди, которые боялись Бога, дьявола, кардинала и короля. Но это не помешало им погибнуть во время крестьянского восстания, к которому они не имели никакого отношения. Потом приехал палач кардинала наблюдать за казнями…