коровы и пошёл на звук. Я отошёл совсем недалеко, как вдруг внезапно потемнело. Наступила ночь, и шум ветра слился с отзвуками далёкого ботала. Ноги стали проваливаться в густой мох, под сапогами зачавкала болотная жижа. Я понял, что попал на болото – то самое, куда бегал ещё мальчишкой. Страха не было – была лишь усталость и стыд перед братом за потерянную корову. В воздухе зазвенели сотни ботал на разные голоса, веки стали тяжёлыми, мне ужасно захотелось спать – хоть прямо тут выбирай сухую кочку и ложись. Я боролся со сном и всё звал и звал корову. Отчаявшись найти её, я повернул было назад, но словно заворожённый застыл на месте. Сотни мерцающих язычков пламени в туманном ореоле плыли ко мне по воздуху. Тихая звенящая музыка лилась над болотом. Я пошёл навстречу призрачному видению и вскоре, сам того не желая, протянул руку к одному из огоньков. Как только он оказался в моей ладони, меня окончательно сморил сон – я еле успел прислониться спиной к стволу дерева.
…И увидел я странный сон. Будто иду в окружении теней. Длинные невесомые одежды скрывают фигуры, лица спрятаны под капюшонами. Полупрозрачные пальцы держат свечи, с них капает воск и проваливается вниз сквозь ладони и рукава. Я смотрю на свои руки и вижу то же самое. Вокруг шелестит невнятный шёпот: «Наш брат… пошли…»
Мне неприятен этот сон, я не хочу бродить в компании призраков. Я пытаюсь проснуться, открыть глаза, но не могу разлепить веки. Увидев протянутую ко мне руку, повинуясь порыву, я вложил в неё огарок свечи. И тотчас проснулся. «Ну и кошмар! Приснится же такое…» – подумал я и тут же вспомнил, что корова так и не найдена и теперь придётся краснеть перед братом. Сокрушённо вздохнул, поднёс к глазам свои руки – на правой ладони увидел тёмный, с монету, след, похожий на родимое пятно. Но у меня никогда не было здесь родинки! Пятно жгло и покалывало – я вспомнил, что в этой руке держал во сне свечу. Провёл другой рукой по волосам: в пыльном колтуне застряли сухие листья, мелкие веточки. Протёр глаза, нащупал на лице… бороду. Испугался и понял, что здесь не обошлось без потусторонней силы. Нужно скорей уносить ноги отсюда!
Я был слаб, еле поднялся и, шатаясь, пошёл к месту, где оставил стадо. Там никого. И даже признаков недавнего постоя не осталось: ни угольков от костра, ни коровьих лепёшек, ни примятой травы – чисто, будто здесь никого и не было. Наверное, подпасок, не дождавшись меня, сам отогнал стадо. Сил моих не хватило бы, чтобы дойти до зимнего пастбища, и я решил вернуться в деревню. Когда я подошёл к дому, дети с визгом бросились врассыпную, мать заголосила, а жена лишилась чувств. Вышедший навстречу отец, сгорбленный, белый как лунь, сказал, что меня уже похоронили. «Сколько меня не было?» – спросил я и услышал в ответ: «Восемнадцать дней». Я сразу всё понял. Где я был. И с кем. Потом, лёжа в постели, в окружении родных, под присмотром знахарки, я без устали благодарил Провидение, что смог оттуда вернуться…
В подтверждение своего рассказа галисиец протягивает правую ладонь, на которой даже в сумерках различимо тёмное пятно.
Корова коротко мычит и ускоряет шаг. Среди клочьев тумана проступают силуэты странных круглых домов на курьих ножках. Ботало умолкает. Со двора слышится пугливое блеяние овцы, тяжкий вздох быка, лошадиный храп. Собака, почуяв чужаков, настороженно ворчит, но невидимое присутствие хозяина успокаивает её. Пригнувшись под низкой притолокой, мы входим в дом.
Галисийское Чудо
Как только переступаем порог жилища, мистический страх, сопровождавший меня во время блуждания среди тумана, рассеивается. Скидываем у порога рюкзаки, грязные ботинки и проходим в тёплую комнату с покатыми стенами. В очаге потрескивает огонь. Знакомимся. Старика зовут Лугус. Две милые женщины хлопочут по дому. Одна из них – та, что младше – провожает меня в душ. Вот так сюрприз! Я-то полагала, что в таких домах моются исключительно в корыте, набирая воду в старом колодце и грея в печи. Старшая хозяйка показывает, куда сложить мокрую грязную одежду – к утру она всё постирает и высушит.
Старинные галисийские жилища пальосас[93], сохранившиеся кое-где и по сей день, – свидетельство кельтских корней галисийцев. Раньше эти круглые каменные дома с соломенными крышами состояли из одной-единственной комнаты, к которой примыкали кухня и загон для скота. Дом Лугуса, сохранив внешние очертания кельтской хижины, внутри разделён на несколько комнат, вполне комфортабелен и отлично приспособлен для современной жизни. Привычные метки цивилизации – плазменный телевизор и ноутбук – не вяжутся с услышанным недавно рассказом пастуха, перемещая его в разряд детских сказок-страшилок или стариковских небылиц. Лугус уходит доить корову, а мы с Карлосом приводим себя в порядок. Через полчаса все собираемся за столом возле очага. Кроме хозяина и двух хозяек, за стол усаживается древняя старуха, поддерживаемая под локоть шустрым пареньком лет пятнадцати – точной копией Лугуса. Старуха долго устраивается в плетёном кресле, поворачиваясь грузным телом, скрипя суставами и тяжело вздыхая. Наконец, отыскав удобное положение, умиротворённо замирает и царственно кивает домочадцам, терпеливо ожидавшим сигнала к началу трапезы. Все оживляются – начинается ужин.
Лугус представляет нам четыре поколения родственников: мать, жену, дочь и внука. Нас же он называет потерявшимися, но вовремя найденными им пилигримами. Дочь Лугуса подкладывает в тарелки гостей лучшие куски и не даёт пустовать стаканам. Мне же не терпится услышать подтверждение или опровержение истории о Святом Братстве из уст других членов семьи, и я ширяю локтем в бок Карлоса.
– Та старая история про исчезновение Лугуса. Правда ли, что его не было восемнадцать дней? – обращается он к женщинам.
– Да, – кивает жена Лугуса, – все думали, что он заблудился в болотах и погиб. Десять мужчин из нашей деревни пытались разыскать его, но тщетно.
– Мама тогда сказала, что его забрало с собой Святое Братство, – иронично вставляет дочь и, посмотрев виновато на отца, добавляет: – Папа утверждает, что так оно и было.
Лугус снова демонстрирует родимое пятно на ладони, и все единодушно сходятся в одном: раньше, до этого злополучного происшествия, его не было. В остальном мнения родни и друзей расходятся. Дочка-медик убеждена, что это редкая форма летаргической болезни и отец пролежал в коме восемнадцать дней, а потом вышел из неё неизвестным науке способом. А сон – плод его подсознания, ожившие детские страхи. Жена Лугуса считает, что муж плутал всё